Оливер Пёцш - Крепость королей. Расплата

— Ну и?.. — шепнул ему Мельхиор. — Сумеете ее починить?

Матис вздохнул.

— С Божьей и вашей помощью — возможно. Ей не меньше пятидесяти лет. В любом случае, придется ее основательно прочистить.

Когда караульные принесли все, что нужно, крестьяне встали на почтительном расстоянии и стали наблюдать, как Матис с Мельхиором принялись счищать с серпентины медянку и остатки пороха. При этом юноша еще раз проверил, нет ли где трещин, прочистил запальное отверстие и, словно одержимый, отдраил жерло. Работа растянулась до предрассветных сумерек, но наконец-то Матис начал засыпать в орудие порох.

Один из крестьян устало поднялся и протер глаза.

— Не вздумай стрелять в нашу сторону, — пригрозил он. — Иначе помрешь медленной смертью.

Матис лишь покачал головой, глядя в рассветное небо. Он был вымотан и взволнован. Как всегда, работая с орудиями, юноша впал в состояние, подобное трансу, и лишь теперь чувство это медленно отступало. Мельхиор подле него едва держался на ногах. Его дорогой наряд почернел от сажи и пороха, лицо побледнело и осунулось.

— Хороший день занимается, — сказал менестрель, устало улыбаясь. — Думаю, настало время продемонстрировать ваше искусство. Моя жизнь целиком в ваших руках. Кто бы мог подумать об этом пару месяцев назад?

— А моя жизнь — в ваших, — тихо ответил Матис. — Если вы не вычистили дуло как следует, то яркая вспышка будет последним, что мы с вами увидим.

Он огляделся по сторонам и показал на одиноко стоящий сарай посреди вытоптанного поля. Ветхое строение находилось на расстоянии примерно трехсот шагов.

— Там кто-нибудь есть? — спросил Матис у крестьян, сбегавшихся со всех сторон.

Солнце уже поднялось, и по лагерю разнесся слух, что предполагаемый орудийщик собирался показать свои умения.

— В сарае никого, — отозвался один из караульных, укрывшихся за большой повозкой. — Мы еще вчера вечером его обыскали, там только мыши да крысы.

— Тогда пожелаем паразитам доброго утра.

Матис повернул рукоять на лафете и направил орудие так, что дуло смотрело в небо. Довольный выставленным углом, он затолкал в жерло каменное ядро. Затем взялся за тлеющий фитиль и дрожащей рукой поднес его к запальному отверстию.

— Святой Губерт, покровитель оружейников, — бормотал он. — Сделай так, чтобы ядро попало в цель. Не ради меня, ради Агнес, она еще нуждается в нашей помощи.

Матис зажал уши и ждал. Целую вечность слышалось лишь шипение затравочного пороха. Он уж думал, что порох отсырел, как вдруг раздался оглушительный грохот. Встряхнуло так, что Матис повалился на спину. Глаза забрызгало грязью, и некоторое время он ничего не мог разглядеть.

Я умер? Пушку разорвало?

Когда он поднялся и взглянул на сарай, то увидел лишь дымящиеся обломки. Щепки широким кругом разметало по полю.

В лагере воцарилась едва ли не зловещая тишина. Потом крестьяне вдруг разразились радостными воплями, поначалу разрозненными, затем все более слитными и громкими. Некоторые подбрасывали в воздух шапки. Они не понимали, что значит этот выстрел, но он казался им вполне убедительной демонстрацией собственной силы. Лишь немногие из них могли обращаться с огнестрельным оружием, тем больше восторга вызывали грохот и вспышки. Караульные подходили теперь с осторожностью, и оружия на Матиса никто уже не поднимал. Напротив, некоторые даже ободрительно ему кивали.

— Вот Рыцарь-то обрадуется, что в наших рядах такой стрелок завелся, — заявил со смехом кто-то из пожилых крестьян и обернулся к своим дружкам. — Погодите, в следующий раз он епископу в Вюрцбурге митру с башки снесет.

Мельхиор снял покрытую копотью шляпу и низко поклонился перед Матисом.

— Мое почтение, мастер Виленбах. Как видно, в этой армии завелся новый орудийщик с верным помощником… — Он вздохнул. — Боюсь, баллада моя будет куда длиннее, чем я ожидал.

Кожевник Непомук Кистлер с натужным стоном сдвинул тяжелую крышку с дубильного чана и постарался не вдыхать глубоко. Первые мгновения, когда испарения нескольких месяцев заполняли мастерскую, всегда были самыми худшими. За едкий запах дубильного раствора и вонь разлагающейся плоти кожевенное дело относили к сквернейшим из ремесел. Кожи, лежавшие в яме перед Кистлером, были уже отмыты и выскоблены, и все-таки на них остались крошечные частички мяса. И воняли ужасно.

Непомук провел изъеденными известью пальцами по коровьей коже. Она была хорошего качества, позднее из нее сделают крепкое седло. Но куда большую ценность представляла телячья кожа на полках, из которой он зимними месяцами изготавливал пергамен [6] Пергамен — то же, что и пергамент. . Прежде этим занимался мастер-пергаменщик, однако с тех пор, как материал стали использовать реже и ремесло вымерло, это приносило Кистлеру дополнительный заработок. Старый седовласый кожевник невольно усмехнулся при мысли, что священные знания человечества были по большей части записаны на спинах тупой скотины.