Далия Трускиновская: Опасные гастроли

Яшка Ларионов и впрямь стал матерым купчиной, пополнел, даже в плечах раздался. Его вороные кудри тронула седина, однако голос был все так же звонок и переливчат.

— Да что за беда! — воскликнул он, когда я вкратце рассказал ему о Ванином побеге. — Дам тебе приказчика Гаврюшу, он лучше природного немца по-немецки чешет. Да он же еще там такое высмотрит, что тебе и не снилось! Он у меня бойкий!

Купчина позвал меня на следующий день обедать, но не домой, а в трактир. И я потихоньку отправился на Гертрудинскую.

Я уже миновала те годы, когда женщина не пытается разобраться в своих чувствах, а просто живет ими, и они ей заменяют рассудок. Я, слава Богу, дожила до двадцати семи лет, и мне доверяют воспитание взбалмошных девиц, зная, что я с ними управлюсь. К тому же склонность к идеалу всегда служила мне защитой от глупостей. Человек по имени Лучиано Гверра мог быть разве что героем французского романа, из тех, которые не стоит давать молодым девушкам. В обыденной жизни таким героям места нет.

Можно ли влюбиться в сон, в призрачное видение?

Задав себе этот вопрос, я ответила: и да и нет. Героиня романа этак влюбиться может. А девица, которая живет обычной жизнью, — нет. Хотя если девица склонна мечтать об идеалах, с нее станется…

Этот идеал в образе циркового наездника снился мне всю ночь!

Нет, конечно же я не пала так низко, чтобы влюбиться в него самым пошлым образом и домогаться его поцелуев! Просто случилось удивительное совпадение — именно таким я бы вообразила себе романтического героя из книжки, даже из стихов — если там возникал красавец Антиной или Парис с яблоком в руке. Ничего удивительного — каким бы еще должен был быть юноша, живущий на брегах Средиземного моря? Более того, говорила я себе, ведь Лучиано Гверра у себя на родине красавцем, скорее всего, не считался бы — там таких кудрявых черноглазых молодцов, наследников Августа и Цезаря, как у нас — белобрысых румяных детин, косая сажень в плечах.

Но наутро я была сама не своя, все у меня валилось из рук, и я обнаружила, что сижу бездумно и бессмысленно с книжкой на коленях, лишь когда мои драгоценные воспитанницы, забыв о поставленном перед ними натюрморте — букете анютиных глазок в вазочке наподобие амфоры, — стали шептаться уж чересчур громко. Менее всего их привлекала сейчас акварель — а более всего волновали красавцы-наездники. Они сравнивали того долговязого, что ездил, стоя ногами на двух лошадях разом, и красивого юношу, который выехал верхом на белом коне, правя при этом длинными вожжами еще и другим конем, который выступал впереди; оба коня танцевали в лад, и это называлось «тандем». Юноша был старший сын де Баха, Альберт, а средний и младший вольтижировали, очень ловко вертясь на конских спинах. Не обошлось и без воспоминаний о красавчике-итальянце.

То же самое творилось и с мальчиками. Но им еще понравился канатоходец с белыми веерами для равновесия. Притащить в дом лошадь было бы немыслимо, но найти веревку они могли — и нашли. Мы узнали об этом по грохоту и громким рыданиям Николеньки. После чего я пошла к Варваре Петровне и напомнила ей, что на манеже был еще штукарь, кидавший вверх полдюжины тарелок и четыре горящих факела. Беда угрожала всей нашей посуде.

— Так что же делать, мисс Бетти? — спросила она меня. — Жить без посуды и есть руками, пока они не образумятся?

Порой Варвара Петровна мыслила хоть и разумно, да грубовато.

— Я полагаю, надо пообещать им другой поход в цирк, если будут вести себя примерно, — отвечала я. — Пусть внимательно разглядят штукаря с его затеями. А я им объясню, что это его ремесло, такое же, как ремесло сапожника. Вчера его кундштюки были для них феерическим праздником — так пусть станут исполнением ремесла, коли угодно.

— И кто же поведет их туда?

— С вашего позволения, я и поведу. Иначе от них спасу не будет.

Эта мысль пришла мне в голову внезапно — и очень мне самой понравилась. Она была логична — если мальчики, осознав, что штукарь с итальянской фамилией Гримальди, но совершенно не похожий на потомка Цезарей и Брутов, кидает тарелки за деньги, каждый день и много лет подряд, так что ему это ремесло и самому надоело, угомонятся — точно так же и я, опять увидев наездника, изображающего солдата, пригляжусь внимательнее, увижу в нем обыкновенного итальянца, из тех, что ради заработка готовы заехать хоть в Лифляндию, — и тоже угомонюсь.