Максим Кузьменко - Масоны из провинции

Раиса Петровна не придала значению поступку дочери, сейчас ее внимание было занято другим.

— Как? — спросила женщина.

— На петле, в сарае. — тихим голосом произнес Алексей Николаевич.

— Антип! — позвала хозяйка.

— Да барыня. — почти сразу послышался голос того кого звали.

— Седлай лошадей, — потом посмотрела на дочь. — ты уверена? — Олечка поняла что вопрос адресован ей, оторвалась от груди юноши и кивнула, Сергей тоже зачем-то кивнул. Раиса Петровна смерила их взглядом. — Всем четверым седлай.

Мужчины освободили проход, молодые люди, а следом и Раиса Петровна поднялись наверх, переодеться к ночной поездке.

В доме у Коношевых свет горел во всех окнах, во дворе стояла белая повозка докторов и черная карета полицейской службы города, возле последней чернело два силуэта. Сама усадьба находилась недалеко от городской площади, поэтому домчали довольно быстро. Поначалу Сергею было страшновато скакать в темноте, но скоро он привык и это прошло.

По прибытию Раиса Петровна с Олечкой бросились в дом, а Алексей Николаевич с Егором подошли к черной карете, Сергей последовал за мужчинами. Силуэты курили и о чем-то тихо переговаривались.

— Доложить! — без высокомерия, но довольно уверенно произнес Егор.

— Нашел ее слуга Пилип, он там сидит, — один кивнул головой в сторону дома. — плачет.

— Она выросла на его глазах, — сказал Алексей Николаевич. — его жена Аннушке нянечкой была. — голос звучал печально.

— В сарае, где у них хомуты, седла, ну и разное, там, — силуэт махнул в сторону где чернело большое строение. — висела. Сейчас Мирон ее осматривает, тело, Остап родителей успокаивает.

— Мирон ничего не говорил? — спросил Егор.

— Сказал только что застыла уже, значит долго висит, с обеда, примерно.

На ночном небе высыпали звезды, молодой месяц смотрел вперед рогами. Алексей Николаевич направился к дому, рядом Егор, Сергей шел за ними, кажется мужчины его не замечали.

— Сколько ей было? — спросил полицейский.

— Пятнадцать, еще не исполнилось. — мрачно отвечал Алексей Николаевич.

— Несчастная! — Егор перекрестился. — Это ж, теперь, отпевать не возьмутся.

— А ну их к чертям. — в сердцах бросил генерал в отставке.

Поднялись в дом, с порога можно-было ощутить гнетущую атмосферу горя, семья живущая здесь потеряла самое дорогое, то что уже никогда не вернуть, свои надежды и мечты, свой светоч в жизни, своего ребенка.

Передняя была просторной, из нее начинался коридор шедший в глубь дома, слева и справа было по дверному проему. Один был двухдверный, большой, второй обычный, с одной дверью. Здесь же стоял диванчик, у большой двери, а у маленькой два стула, немного дальше большая, разукрашенная ваза, с метр в высоту, а из нее торчали какие-то палки. Из-за большой двери слышались приглушенные голоса, кто-то всхлипывал, кто-то рыдал. Алексей Николаевич набрал воздуху в грудь и резко рванул обе двери за ручки на себя, все трое вошли в комнату. Помещение в котором оказался Сергей было, скорее всего, гостинной. Камин, у очага, как и в доме Раисы Петровны, угол из мягких диванов и кресел, комод в углу, большие окна завешены тяжелой парчой цвета золы.

На диванах, обнявшись, сидели те пожилые люди, которых Сергей встретил в церкви в воскресенье, и которые позже присоединились к ним в трактире. Те самые, которые жаловались на своевольную дочь. С ними сидели Раиса Петровна и Олечка, ближе ко входу, на кресле сидел огромный мужик с большим животом и длинными руками, на быльце кресла, рядом, сидела сухонькая старушка и обнимала гиганта, оба плакали.

Остап метался от одной пары к другой, с какими-то пузырьками и стаканом в руках, вид у него был озабоченый. Увидев Алексей Николаевича гигант встал, подошел:

— Что-ж теперь будет?! — громко прошептал он, и заплакал, рядом стала старушка.

— Пилип, Фросья. — он тихим голосом поздоровался, больше не нашел что сказать.

Дальше он пошел к родственнику, а Пилип и Фросья, так-же плача, вышли из комнаты. Сергей помнил, что супруги были людьми в возрасте, и что мужчина был порядком седой, да и женщина, тоже. Но сейчас! Сейчас они кажется состарились на двадцать лет каждый! Глубокие морщины, которых до этого не было, изуродовали лица, а волос стал пугающе белого цвета. Горе не щадит никого.

— Павел. — голос генерала звучал тихо.

— Леша, как же, кто теперь..- старик не договорил, видимо плакать уже не было сил, и его тело беззвучно содрогалось.