Роман Добрый - Похитители невест. Старый русский детектив (сборник)

Признаюсь, что такое отсутствие любопытства в хозяйке модного магазина мне показалось весьма сомнительным.

– Скоро ли нашлась записка после убийства Руслановой? – снова спросил я портниху.

– Дня через два после бала ко мне привезли много платьев, так что вся квартира моя была ими завалена. Тогда же, вероятно, нашлась и записка.

– Вы и прежде шили на Елену Владимировну Русланову?

– Как же, шила.

– Не могла ли эта записка выпасть из кармана ее платья?

– Нет, потому что уже за месяц до ее смерти я не получала от нее никакой работы.

– Чьи же именно у вас были платья?

– Да я вам могу назвать около двадцати фамилий.

– Назовите, пожалуйста.

– После бала ко мне прислали бальные платья для исправления Комаровы, Ивановы, Боброва, Андриевская, Тетюшевы, Хмельницкие… – и портниха назвала действительно около 20 фамилий.

– Вы ничего не скрыли, а показали все по сущей справедливости?

– Я никогда не лгу.

– И можете подтвердить свои слова под присягой?

Портниха расплакалась.

– Почему же вы мне не верите без присяги?

– В таком серьезном деле, как решение участи виновного, – объяснил я ей, – суд одинаково от всех требует присяги. Обижаться вам здесь нечем. Напротив, вам скорее можно бы было обидеться, если бы вас как свидетельницу отвели от присяги. Тогда бы это означало, что есть опасение в возможности с вашей стороны клятвопреступления. Потрудитесь теперь подписать протокол и, если угодно, можете удалиться. Должен вам сказать, очень сожалею, что вы не прочли ранее этой записки.

– Я никогда чужих писем не читаю и читать не буду, – сказала портниха, удаляясь.

– Как хотите, – обратился я к Кокорину, – а как-то плохо верится, чтобы в модном магазине было так мало любопытных! Шьют бальные платья; о чем бы, кажется, им и беседу вести, как не о том, кто за кем ухаживает, кто к кому посватался и кто на ком женится. А тут из кармана бального платья выпадает записка – да ведь это может быть развязка целого романа… Нет, я не верю, чтобы портниха могла удержаться и не прочитать записки, выпавшей из бального платья.

На следующий день я пригласил к себе экспертов каллиграфии и тех лиц, имена которых называла г-жа Мазурина. Эксперты заявили, что записка написана почерком настолько измененным, что трудно определить даже, кто ее писал – женщина или мужчина.

Дамы, приславшие к Мазуриной свои платья для переделки, подтвердили вполне слова последней. Она действительно показывала им записку, сложенную конвертом. Они ее не читали, не признавая своею.

Кому же, наконец, принадлежала записка? Кто ее забыл в своем кармане? Забыта она была в бальном платье, следовательно, не хотел ли кто ее подкинуть в спальню Руслановой во время бала?

Я начинал придавать особенную важность этой записке, хотя одно оставалось необъясненным: каким образом была она так небрежно забыта в кармане?

Через три дня я получил дознание петербургской полиции о диадеме. Полиция сообщила всем ювелирам о краже диадемы и обязала их, в случае, если бы кто принес бриллианты для продажи, немедленно известить об этом. Вместе с тем наблюдали и за ссудными кассами. Долго полицейские розыски не имели успеха. Тогда, чтобы вызвать продавцов, по распоряжению полиции в «С.-Петербургских полицейских ведомостях» было помещено объявление, что «такой-то желает купить несколько бриллиантов и просит продавца обратиться прямо к нему, в П-кую улицу, дом № 18, кв. № 4». Через несколько дней к покупщику, который был не кто иной, как полицейский сыщик, явился еврей, который принес четыре бриллианта для образчика, предлагая, в случае надобности, доставить еще несколько подобных камней. Пока они уславливались в цене и разбирали качество товара, явились городовые. Еврей был задержан. В квартире его при обыске нашли еще двадцать пять таких же камней. Ювелир Фаберже, за которым послали, сейчас же признал их проданными из его магазина и сказал, что они были проданы им в числе тридцати шести камней некоему Петровскому, что и доказал по своим книгам. Только он объявил, что продал их вделанными в серебряную диадему. Еврей назвался варшавским купеческим сыном Хаимом Аароном, содержателем ссудной кассы в Москве, где, по его словам, осталась оправа, из которой он вынул бриллианты. На вопрос, откуда он их приобрел, он ответил, что они были проданы незнакомым ему лицом за незначительную сумму. Кто было это лицо – он не знал.

Вот все, что значилось в дознании.