Лада Лузина - Джек-потрошитель с Крещатика. Свадьба с призраком

– И спасибо, что ты пошла со мной, – подвела черту Чуб. – Сама знаешь, у меня с Кругом Киевицы не очень. И во-още ты классное заклятие нарыла!

– Называется «любосреча», – сказала Ковалева. – «Среча» – это встреча. После прочтения у человека появляется иллюзия, что он тебя точно знает, но не может вспомнить. Однако знакомство это приятное, нужное или интригующее – в общем, важное. Тут главное – не мешать. Через несколько секунд после встречи вдова сама нас «вспомнит». Сейчас к ней наверняка приходит много людей…

– Ну, не знаю, – Чуб оглядела огромный и тихий холл квартиры. Изобилия гостей тут не наблюдалось. – И вообще, ты прости, что я замутила все в твой день рождения. У меня, если честно, для тебя и подарка-то нет.

– Зато у всех у нас есть души усопших, о которых мы беспокоимся, – сразу нашла хорошее в дурном Ковалева. – Лучше перестраховаться. Очертим Кругом вдову и жениха и забудем о них, – похоже, как и Дображанская, Маша не слишком уверовала в версию о некроманте Ирине.

– Проходите, Ада Антоновна ждет вас, – объявилась черно-белая горничная.

Девица обернулась, приглашая их за собой.

Вслед за бантом на переднике Киевицы прошли по коридору в гостиную со светлыми стенами. Обширная светлая комната с огромным окном утопала в зелени экзотических комнатных растений, потому сидевшая на светлом диване светловолосая дама в длинном закрытом глухом черном платье выглядела странно – неприятным и тревожным пятном. Ей было под пятьдесят, но лицо ее, безлико-красивое, застывше-холеное, замерло на тридцати пяти – замерло в неестественной позе, слишком искусственной, чтобы обмануть хоть кого-то.

– Маша… Маша Ковалева, – ненадолго замялась Ада Антоновна. – Ну конечно. Ты же дочь Светы! А ты, – посмотрела она на Дашу, – ее подруга. Мы виделись, когда я приезжала к вам в Харьков. Простите, я не сразу… Совсем не соображаю из-за всего… Спасибо, что вы приехали. Похороны завтра. Вы где остановились?

– Нам есть где жить, – увернулась от дополнительной лжи Ковалева. – Скажите лучше, как вы? Вы держитесь?

– Не знаю… не знаю… – затрясла беловолосой головой Ада Антоновна. – Твоя мама знает, я ей тогда все рассказывала. Я ведь ему сразу сказала: брать ребенка из детдома опасно, мало ли кто ее родители – алкоголики, психи, бомжи, кто угодно… Но он… Он так деток хотел… раз своих Бог не дал… Я ж понимала, он из-за этого мог меня бросить, мог другую найти. Потому, когда он решил взять ребенка, я не хотела, но не возражала… а вышло вот как… как я и говорила ему. Я ему всегда говорила: слишком ты ее балуешь, пора затянуть удила, показать, кто в доме хозяин. А он ей все-все прощал… Его доброта его же и погубила.

Ада Антоновна поднесла ко рту пластиковую электронную сигарету, слишком жадно затянулась и выпустила ароматный ментоловый дым.

– Она была папина дочка, – с положенным вздохом произнесла Маша, незаметно пиная Дашу ногой.

– Не знаю я, чья она дочка была! – неожиданно резко сказала Ада Антоновна, и Киевицы не могли не отметить верность сего замечания. Если темноволосая девушка с застывшим взглядом взаправду была некромантом, брать ее в семью, несомненно, было опасно. – Ее в детдом тот подбросили. Кто ее родители, никому не известно. А Сеня, мой Сеня… Как он любил ее… Вы же Иру не знали. Я в Харьков без нее приезжала тогда. Эта девка меня и за мать не считала! Пока маленькая была – еще ничего… А с тринадцати лет как с цепи сорвалась… И вот… доигралась!

Ада со стуком отложила искусственную сигарету, встала, подошла к белому комоду, заставленному множеством дорогих и почти вопиюще уродливых вещей – огромная фарфоровая кошка, украшенная золотом и стразами; часы-новодел под старину в виде полуголой богини; вставший на дыбы единорог с раззолоченной гривой… проходя порой мимо витрин магазинов, Маша изумлялась, кто может покупать такое убожество – и вот неожиданно получила ответ.

– Я читала в газете – она пишет вам сообщения, – сказала «дочь Светы».

– Писала… Больше не пишет. И телефон свой выбросила. Правильно сделала. Иначе бы ее сразу нашли. Сейчас это просто.

– Так она не откликается больше?

– Нет. К счастью. Пусть лучше исчезнет. Зачем этот суд? Сеню все равно не вернуть. А грязи выльется столько. И так не знаю, как от нее отмыться теперь… от этой грязи, от крови… Сеня всех тогда на ее день рожденья позвал. А потом я их всех должна была обзвонить. Представляете, что я при этом прочувствовала? Обзванивать, стоя над Сениным трупом, и говорить: «Не приходите к нам. Ира Сеню убила». Теперь они к нам уже никогда не придут. Половина друзей не звонит. Все в шоке, наверное… Надеюсь, они хоть на похороны…