Дмитрий Лехович - Генерал Деникин

Впоследствии Львов отрицал версию Керенского о том, что предъявил ему ультимативные требования от имени Корнилова. «Никакого ультимативного требования, - писал Львов, - ему (Керенскому) я не предъявлял и не мог предъявлять, а он потребовал, чтобы я изложил свои мысли на бумаге. Я это сделал, а он меня арестовал. Я не успел даже прочесть написанную мною бумагу, как он, Керенский, вырвал у меня и положил в карман».

Вдобавок к своим злоключениям В. Н. Львов, посаженный под арест в Зимнем дворце и охраняемый двумя часовыми, «с негодованием слушал, как за стеной в соседней комнате императора Александра Третьего торжествующий Керенский, довольный успешным ходом своего дела, распевал без конца рулады и… не давал ему спать».

С этого момента, по мнению Милюкова, поступками Керенского руководила не логика, не государственные мотивы, а неудержимый порыв страстного борца за собственную власть.

Кроме других побуждений играло роль и мстительное желание унизить Корнилова, посмевшего предложить ему пост министра юстиции. «Неужели вы думаете, что я могу быть министром юстиции у Корнилова?» - высокомерно бросил он Львову.

В печати была оглашена радиограмма Керенского. Из предыдущей главы мы знаем, что в этой радиограмме Керенский оповещал «всех», что 26 августа генерал Корнилов прислал к нему бывшего члена Государственной думы В. Н. Львова «с требованием передачи Временным правительством генералу Корнилову всей полноты гражданской и военной власти»; что действиями Корнилова руководило желание установить в стране государственный строй, противоречащий завоеваниям революции; что для спасения родины, свободы и республиканского строя Временное правительство уполномочило его, Керенского, принять решительные меры против генерала Корнилова и т. д.

Одновременно за подписью Керенского был разослан призыв к железнодорожникам приостановить движение к столице корниловских войск, а в случае надобности разбирать железнодорожные пути и устраивать крушение поездов.

А войскам Петроградского гарнизона был дан приказ, где говорилось, что «генерал Корнилов, заявлявший о своем патриотизме, теперь на деле показал свое вероломство. Он взял полки с фронта, ослабив его сопротивление нещадному врагу-германцу, и все эти полки отправил против Петрограда».

На эту тему удачно съязвил Лев Троцкий. «Керенский, - писал он, - благоразумно умолчал о том, что войска были сняты с фронта не только с его ведома, но и по его непосредственному приказанию, чтобы расчистить тот самый гарнизон, которому он теперь сообщал о предательстве Корнилова».

Керенский призывал войска доказать верность «свободе и революции» и проявить стойкость в защите «правительства революции».

Курьез положения заключался в том, что, отстранив генерала Корнилова от должности, провозгласив его мятежником, изменником, открывшим фронт немцам, Керенский оставил в руках этого «предателя» оперативное руководство всеми армиями.

Подозревая во враждебных к себе отношениях все несоциалистические круги, Керенский открыто пошел за поддержкой и помощью к Петроградскому Совету рабочих и солдатских депутатов.

Через несколько дней из тюрьмы был выпущен Троцкий.

«Понимал ли Керенский в эту минуту, - писал Милюков, - что, объявляя себя противником Корнилова, он выдавал себя и Россию с руками Ленину? Понимал ли он, что данный момент - последний, когда схватка с большевиками могла быть выиграна для правительства? Чтобы понять это, нужно было слишком от многого отказаться. Трагизм Керенского, особенно ярко очертившийся в эту минуту решения, состоял в том, что хотя он уже многое понял, но отказаться ни от чего не мог… Если можно сосредоточить в одной хронологической точке, то «преступление» Керенского перед Россией было совершено в эту минуту, вечером 26 августа».

В Ставке Верховного Главнокомандующего ночь на 27 августа прошла спокойно, в полной уверенности, что перемены в Петрограде, в той форме, как их хотел генерал Корнилов, получили, наконец, полное одобрение главы правительства. И согласно с решением, принятым в Ставке во время переговоров с Савинковым, Корнилов телеграфировал ему, указав день, когда 3-й конный корпус сосредоточится у Петрограда, чтобы Временное правительство, объявив столицу на военном положении, могло опубликовать корниловскую программу в виде нового закона.

Какие же могли оставаться сомнения у Корнилова после переговоров с Савинковым, со Львовым, и с самим Керенским, который всего несколько часов назад обещал по прямому проводу приехать в Могилев, сказав на прощание: «До свидания, скоро увидимся»?