Дмитрий Лехович - Генерал Деникин

Что касается Савинкова, то Корнилов никогда в точности не знал, кому Савинков собирается «воткнуть нож в спину» - ему или Керенскому».

Если правая сторона корниловского окружения пестрила именами никому не известных мелких и ничтожных людей, то на левой стороне, кроме беспринципного комиссара при Ставке Филоненко, выдвигалась стоявшая на голову выше других таинственная и незаурядная фигура Бориса Викторовича Савинкова.

Более, чем другие, этот врожденный конспиратор сыграл дейстствительно роковую роль в том, что случилось.

О Савинкове много писалось, но до сих пор никто не разобрал в полном объеме сложной жизни, психологии, характера и замыслов этого странного человека. Любопытную запись о нем оставил Черчилль в своей книге "Great Contemporaries".

Черчилль познакомился с Савинковым в 1919 году в Лондоне. Эта встреча произвела на него очень сильное впечатление. Романтик в душе, с несомненной жилкой авантюриста, но в лучшем и возвышенном смысле этого понятия, Черчилль подсознательно увлекался Савинковым, который, по-видимому, напоминал ему героя древних английских баллад - Робин Гуда, народного борца с произволом и деспотизмом.

«Вся жизнь Савинкова, - писал Черчилль, - прошла в конспирации. Без религии, как ее учит церковь; без морали, как ее предписывают люди; без дома и страны; без друзей, без страха; охотник и преследуемый; непреклонный, непобедимый, один…» Фраза Черчилля с особенной меткостью подчеркнула суть дела: «Он был необычайным явлением - террорист с умеренными целями». И действительно, в целях Савинкова не было и намека на утопию. То, чего он добивался динамитом, убийством и кровью, сводилось в конце концов к скромным требованиям свободы и терпимости в той форме, в которой они существовали на Западе. Любопытен также разговор его с Ллойд Джорджем, тогдашним главой британского правительства. Свидание это устроил Черчилль. «В беседе с Савинковым, -рассказывал он, - Ллойд Джордж развивал теорию, что революции, как болезни, проходят через известные фазы, что худшее в России уже позади (это в самый разгар ужасов гражданской войны!) и что после очередных конвульсий появится более сносный политический строй.

– Господин председатель Совета Министров, - ответил Савинков, - позвольте мне заметить, что после падения Римской империи наступило мрачное средневековье».

Этот ответ очень типичен для Савинкова: уже к началу июля 1917 года он глубоко разочаровался в ходе русской революции.

Не менее интересные страницы посвятил Савинкову - особенно в связи с делом Корнилова - профессор Федор Августович Степун во втором томе своих воспоминаний «Бывшее и несбывшееся».

(Ф. А. Степун, окончив Гейдельбергский университет, занимался в России академической работой в области философии. Отбыв в свое время воинскую повинность и выйдя в запас в чине прапорщика, он был призван в армию с начала первой мировой войны и служил в одной из сибирских артиллерийских бригад на Юго-Западном фронте. После революции на том же фронте он начал работать с Савинковым. С ним перебрался в Петроград, где под начальством того же Савинкова занимал ответственный пост начальника политического отделения Военного министерства).

Федор Степун писал о Савинкове, что «ни демократа в русском смысле этого слова, ни народника, ни тем более партийного социалиста я… никогда в нем не замечал. Впоследствии же окончательно убедился в том, что ко времени нашей встречи он был скорее фашистом типа Пилсудского, чем русским социалистом-народником».

На Керенского Савинков смотрел с недоумением. Называл его «самовлюбленным жен-премьером от революции». С нескрываемым отвращением рассказывал он Ф. А. Степуну, как летом 1917 года Керенский показывал «представителям западноевропейских демократий» одну из резиденций бывшего императора и во время разговора со своими гостями небрежно теребил пуговицу царского мундира.

«Отвратительно, доложу я вам,-закончил свой рассказ Савинков. - Царей можно убивать, но даже с мундиром мертвых царей нельзя фамильярничать!»

Для русского революционера, да еще со стажем Савинкова, такая фраза звучала совершенно необычайно! Весьма возможно, что в своей неоформленной политической философии социалист Савинков действительно оказался предшественником других социалистов, которые через несколько лет основали движение, вошедшее в историю под названием фашизма.

В беседе с близкими людьми Савинков говорил о Совете и о «товарищах»с «таким отвращением, как будто бы глотал какую-то кислую мерзость».