Борис Акунин - Внеклассное чтение. Том 1

Вон как Лесной Царь живет. Может, не такой он страшный, как пугала Малаша?

Властитель леса снял с Мити тулуп, хотел снять и валенки, но Митя заверещал:

— Ай! Больно!

— Ага, значит, говорить ты умеешь. Ладно, после потолкуем.

Хозяин посадил Митю на лавку, вынул из сапога ножик и разрезал валенок. Пальцы у него были сухие, длинные, с коротко стриженными ногтями.

Осторожно потрогал лодыжку.

— Поня-ятно. На-ка, закуси. — Сунул в зубы сушеную баранку. — Зубами в нее, крепче.

И как дернет! Митя от боли баранку, что была тверже камня, пополам перекусил, слезы так и брызнули.

Но дед уже перетягивал ногу тряпицей, и боль отступила.

— Встань-ка.

Осторожно, еще не веря, Митя встал. Нога держала!

— Завтра похромаешь, а послезавтра будешь с горки кататься. Ерунда, обычный вывих, luxatio, — сказал старик.

Никакой он, разумеется, был не Лесной Царь, это Мите с холоду и страху такая чушь в голову взбрела, теперь сам устыдился, но услышать латинское слово из уст знахаря было удивительно. Образованный человек, ученый книжник проживает один, посреди дикого леса! Это ль не чудо? Митя воскликнул:

— Сударь, вас послало мне само провидение! Я вижу, что вы добродетельны и милосердны! Помогите мне спасти из рук злодеев одну благородную особу! Но прежде дозволено ли мне будет спросить, кто вы и отчего обитаете в сей пустыне на отдалении от людей?

Знахарь отпрянул, воззрился на Митридата с изумлением. Потом прищурился, помахал рукой у себя перед глазами, словно отгонял наваждение. Когда оно не исчезло, сложил руки на груди в позе древнего стоика. Ответил медленно, не отводя взгляда от Митиного лица:

— Кто я, желаете вы знать? Сие труднейший из вопросов, какие можно задать человеку. Всю свою жизнь я положил на то, чтоб найти ответ. Волей случая имею российское подданство и православную веру. Волей родителей ношу имя Данила. Нынешнее мое занятие — лекарь поневоле. А теперь, когда я, согласно законам учтивости, ответил на ваш вопрос, ответьте и вы мне, странный человечек, что вы такое? Инкуб? Гомункулус? Плод моего одичавшего воображения? Иль сам Сатана, принявший вид крестьянского мальчонки?

— Нет-нет, — поспешил рассеять его естественное сомнение Митя. — Я самый обыкновенный смертный. Хоть я и молод годами, но много читал и размышлял, отчего мой ум развился быстрее, чем это обычно бывает. Зовут же меня Дмитрий Карпов.

Он поклонился, и человек, назвавшийся Данилой, ответил ему не менее вежливым поклоном.

— Клянусь Разумом! — воскликнул он. — Я читал о подобных случаях, но всегда почитал эти рассказы преувеличением. Теперь же вижу, что и в самом деле встречаются разновидности рассудка, созревающие быстрее обычного, как бамбук набирает высоту много быстрее прочих деревьев. Могу ли я спросить, сколько вам в точности лет, уважаемый господин Карпов?

— Шесть лет и одиннадцать месяцев без одного дня.

Данила поклонился еще почтительней.

— Для меня истинное счастье познакомиться со столь редкостной персоной. В бытность мою студентом Московского университета у нас был один юноша много моложе и смышленее нас, ему едва сравнялось тринадцать, а всем нам, прочим, было кому шестнадцать, а кому и двадцать с хвостом. Но говорить так осмысленно и складно в неполные семь лет! Поистине это достойно восхищения!

— Благодарю. — Митя опять поклонился, подумав, что средь бревенчатых стен убогой избушки эта церемонность выглядит престранно. — Но у меня совершенно неотложное…

— Он умер, бедняжка, — вздохнул старик, печально покивав каким-то своим воспоминаниям. — От мозговой горячки. Так и не достиг четырнадцатого дня рождения. А какой мог вырасти талант, сколько бы пользы принес отечеству и, быть может, даже всему людскому роду!

Дождавшись паузы, Митя открыл рот, чтобы объяснить про пикинское злодейство и отчаянное положение Павлины Хавронской, но Данила снова заговорил:

— Жаль, что я не остался в стенах университета и не посвятил себя науке с ранних лет. Сколько времени потеряно попусту. Увы! Родитель с рождения записал меня в Семеновский полк и терпел мое учение лишь до тех пор, пока не открылась вакансия при дворе.

Только тут он спохватился, что не дает гостю и рта раскрыть. Виновато улыбнулся, а улыбка у лекаря поневоле (как он сам себя аттестовал) была мягкая, славная.

— Прошу покорно простить, что болтаю без умолку. Одичал тут, отвык без образованной беседы. Ко мне сюда заглядывают разве что местные поселяне, а какой с ними разговор? Вы уж, любезный господин Карпов, потерпите мою словоохотливость некое время. Вскоре я наговорюсь вдосталь, и умолкну.