Владимир Бородин - Госбезопасность и шестой фактор

– Кто таков будешь? – выпучило глаза это чудо.

– Лейтенант Владимир Смирнов для прохождения службы прибыл! – пришёл я в себя.

– Откуда родом? – сразу спросил «геракл», потянувшись за кителем с погонами капитана.

– Из Владивостока, товарищ капитан!

– О-о! Земеля!! – развёл руки капитан; Косицын, как я догадался. – А я из Хабаровска. А не врёшь? Щас проверю: отвечай, какая главная улица в Хабаре?

– Карла Маркса, товарищ капитан!

– Точно: Карлы-марлы! – с восторгом подтвердил Косицын. – А все говорят «Ленина». Ну садись, пей.

Он собственноручно налил в свой стакан и протянул мне. Не долго думая, вытряхнул карандаши из канцелярского стаканища и вылил туда остальное для себя.

Через десять минут я уже был на плацу перед строем роты. Рядом, справа, стоял Косицын, а слева – замполит Красунин, молодой, недавно из училища. Пьяно покачиваясь, командир роты вещал:

– П-представляю… личному составу… нового командира взвода связи… лейтенанта… э-э… Виктора…

Я, конечно, помалкивал: устав запрещает поправлять командира перед строем. Да пусть назовёт хоть Чон Ду Хваном. Пусть Красунин поправляет: это его дело.

Не забыть мне и первое самостоятельное дежурство, а точнее – его сдачу. Я принимал его от комвзвода управления старлея Герасимова. Только расписались в книгах «сдал-принял», как появился замкомроты капитан Сметанин и перед строем расчёта зачитал боевой приказ: «…заступить на охрану воздушных рубежей Родины…».

Занимались мы слежением; но при работе истребителей по целям рапортовали о наведении. Отработал я не хуже других: двухмесячная стажировка не прошла даром. А на сдачу пришли, как в театр, чуть ли не все офицеры роты. Я был польщён; но, как назло, не мог пробиться в эфир, чтобы доложить в полк о своих успехах. А ребята горели нетерпением их обмыть.

– Да позвони по обычному межгороду, – дружески посоветовал опытный Герасимов. – Только вместо слов «боевая», «наведение», «воздушная цель», «полусфера» многозначительно молчи. И позывные – телефонные. В полку поймут – не звери, в нарушении секретки не обвинят.

В итоге телефонистки Соликамска и Перми прослушали такой мой рапорт: «Гранат, я Дикий. Докладываю…работу Палицы: за ночь сделал… – три в переднюю… и две… – в заднюю…». Оглушительный хохот офицеров показал, что крещение я прошёл.

Но скажу честно: о группе Дятлова я подзабыл, тайна её гибели меня особо не тревожила. Пока…

Пока не случилось зимой чрезвычайное происшествие у меня во взводе. Хозяйство моё включало, среди прочего, почти тридцать километров воздушной проводной линии до Соликамска. Воздушка эта была старая, нередко рвалась при обледенении. Но линия нужная; вот и приходилось отправлять вдоль неё сержанта и солдата на лыжах для обследования и ремонта. Так и в тот раз: пошёл младший сержант Шаранов, здоровяк из Горького, а с ним – шустрый ефрейтор Волошин. Взяли бойцы полевой армейский телефон, монтёрские когти, проволоку и верёвку, да булку хлеба и пару банок тушёнки, встали на лыжи и скрылись за ближайшим бугром. А морозы на Северном Урале и за минус сорок обычны; но благо, что ветры слабые, а то и вовсе штиль.

Солдаты обнаружили порыв довольно быстро, в двух километрах от позиции роты. И тут чёрт их попутал: натянули они верёвкой провод, но скрутку не сделали. Решили погулять, вояки хреновы, в Германии. Не пугайтесь – Германией они называли село в семи километрах, где жили немцы, высланные из Поволжья, задолго до того, как туда подходил Гитлер. Признаться, село это, Шварцдорф по-немецки, выгодно отличалось от окрестных русских деревень. Дома все кирпичные, у каждого второго – гараж с «Москвичом» или даже с «Жигулями». Русские Хорюшино, Половодово да Лобаново – разбросанные в беспорядке тёмные срубы за кривыми заборами. Об «улицах» и не говорю.

В чистой светлой столовой бойцов покормили бесплатно, то есть за тушёнку. Размякли они в тепле, да и купили из-под полы бутылку «шнапса». Выпили её с немочками-посудомойками уже в подсобке, там же и ответку приняли. А темнеет зимой в тех местах очень рано: север всё-таки. Спохватились вояки, взяли ещё бутылку водки для сослуживцев и рванули к месту порыва линии.

Пошёл снег. При морозе он был мелкий, как манная крупа, но не сказать, что редкий.

В глубоких сумерках не сразу нашли нужный столб, вымотались по сугробам. Наконец Волошин влез к порыву, подключил телефон, дозвонился до меня. На радостях я, замученный тревогой, и не заметил, что он доложил заплетающимся языком: