Роман Арефкин - Мост, колодец и тень

Под напором матери, отец принял решение дать шведу шанс. Мы отправились туда в самом конце лета, и моё первое прибытие в Шиксаль оказалось сродни погружению в океаны золотой листвы. Это было настоящим потрясением для моих чувств, которые, ка мне тогда казалось, уже были мертвы. После бесконечной серости и грязи наших бетонных улиц, я почувствовал как мои лёгкие наполнял аромат увядающих трав, чувство – сопровождаемое звуками шелеста листвы, журчания рек, пения птиц, которые вовсе не собирались покидать этот край, невзирая на все признаки «гибели лета» Тогда в моём сознании родилась метафора – «милостивое умирание», так я прозвал то, что наблюдал вокруг себя. Я понятия не имел, что смерть могла быть такой.

Доктор Кристенсен принял нас в своём фамильном доме, который оказался небольшим, но весьма уютным коттеджем, построенным несколькими поколениями предков доктора. Здание представляло собой традиционное для данной местности сооружение – основание было возведено из скреплённых раствором камней, так, чтобы эта структура выделялась снаружи. Считается, что некоторые камни в основании, чьи края более всего выступают наружу, несут в себе память о прикосновениях предков. Верхняя часть дома была собрана из могучих сосновых брёвен, толстых, подогнанных один в один. В доме было три печи, но поддерживать тепло всеми ими – оказывалось затратным и трудоёмким делом. Потому хозяин дома, живший в одной части здания, использовал другую его часть в качестве своей рабочей зоны.

Доктор Кристенсон был пожилым – лишь оп возрастным меркам той действительности, в которой я привык жить. Когда я увидел его в первый раз, передо мной предстал довольно высокий мужчина с седыми волосами, лицом, которого едва коснулась сеть морщин. Он носил очки, но нуждался в них, судя по всеми, лишь когда работал. Одевался доктор прилично, как если бы собирался на официальную встречу. Скрытые в рукавах хлопчатой рубахи руки доктора были длинными, довольно тонкими. Но жилистыми. Рукопожатие Кристенсона позволило мне понять, что передо мной стоял мужчина, не отпустивший от себя своих сил и стати.

Наша первая беседа состоялась в первый же вечер, после ужина, когда доктор попросил моего отца оставить нас наедине в его кабинете. Этот разговор, во многом, и послужил отправной точкой в моей истории.

– Я полагал, что увижу сломленного человека, но пока что передо мной лишь опустошённый сосуд. – говорил доктор, глядя на то как из-под металлического абажура настольной лампы лился приятный, тёплый свет – Мне прежде всего следует выяснить, нет ли в этом сосуде бреши…

Сказав это, доктор направил на меня округлые линзы своих очков, в которых забавно отражался свет лампы. Я, к некоторому недовольству самого доктора, продолжал молчать и просто глядел в ответ.

– Ваш отец поведал мне вашу историю. – продолжил Кристенсон, опершись скрещёнными предплечьями о крышку своего стола – Честно сказать, меня это не особо впечатлило.

Сказав это, доктор очевидно поймал на себе мой встревоженный взгляд, посему он поспешил упредить мою реакцию сделав жест, призывавший не спешить с выводами.

– Ваш отец переживает за вас, и я понимаю природу этого явления. Однако, он по столь же понятным причинам, не может понять причину вашего нынешнего состояния.

С этого момента он завладел моим вниманием. В действительности, все те специалисты, с которыми я сталкивался до него, говорили лишь обо мне, и никто не затрагивал Её. Для всех этих людей, как и для моего отца, Инна умерла, исчезнув из этого мира, забрав с собой смысл моей жизни, сделав меня «бумажным трафаретом» – подобием человека, антропоморфной фигурой которая выделялась в мире живых людей своей невыразимой плоскостью.

– С профессиональной точки зрения, мне было бы полезно узнать историю ваших отношений, так поступают люди моей профессии, и вы уже видели таких немало, верно?

Я кивнул, один раз, коротко, давая свой ответ.

– Как вам спится по ночам? – таким был его следующий вопрос, заданный тоном полнейшего безразличия, как если бы мы вели самый непринуждённый разговор и за неимением других тем был задан этот.

Я рассказал ему о том, что сперва я проваливался в темноту, которая, словно прожевав меня, выплёвывала обратно поутру – навстречу предстоящему дню. Я чувствовал себя измотанным с самого утра, обрекая свой день на неясное, спутанное существование за пределами жизни других людей.

Затем, спустя какое-то время, я стал видеть первые сны. До этого я никогда не придавал значения ночным видениям, и быстро забывал всё, что видел.