Анна Шехова - Счастливый покойник

– Вы до сих пор его не прочли?! – изумился Колбовский. – Но, полагаю, в нем – ответ на ваши вопросы.

– Я нигде не могу его найти, – Варвара Власовна пристально взглянула на него и отставила стаканчик. – Понимаете? Оно исчезло!

– Вы уверены? – Колбовский нахмурился.

– Разумеется, я уверена! Я тут же обыскала его кабинет. Потом мы с Глашей перевернули весь дом! Его нет нигде. Оно пропало!

– Ульяна Петровна или кто-то из прислуги не мог прибрать?

– Нет, – Варвара Власовна сжала губы. – Никто бы не осмелился взять хоть что-то из бумаг Петра Васильевича – будь он живой или покойник. Вы понимаете, что это значит?

– Понимаю, – Феликс Янович кивнул. Дело казалось все более скверным, а под сердцем саднила знакомая заноза.

– Вы пойдете со мной в полицию? – умоляюще спросила Гривова.

– Да, я пойду с вами, – обреченно согласился Колбовский. Он знал, что теперь эта ноющая боль в груди не уймется, пока вся история с Гривовым не ляжет перед ним на сукне стола как сошедшийся пасьянс.

Если и было чувство, которое вело Феликса Яновича по жизни, то это было обостренное чувство справедливости. Оно было даже выше, чем вера в закон, которая тоже являлась одним из столпов его личности.

Именно острое до болезненности чувство справедливости делало Феликса Яновича с одной стороны крайне уязвимым, с другой – давало ему невероятную жизненную устойчивость, которую способны дать только две вещи – принципы и вера.

Матушка Феликса Яновича была глубоко верующий и православной. Но ее ранняя смерть и воинствующий цинизм отца изрядно уменьшили роль религии в жизни юного Феликса. А вот принципы, которые заставили в свое время его деда – чистокровного польского шляхтича – поднять на своей родине мятеж против русского императора, в обрусевшем внуке дали очень своеобразные всходы.

Долгое время отец Феликса относился к сыну с плохо скрываемым разочарованием. Сын, как ему казалось, характером и сутью был слишком похож на мать – женщину мягкую, податливую и молчаливо-книжную, похожую на повзрослевшую без страстей Татьяну Ларину. После ее смерти Ян Андреевич не раз делал попытки повлиять на сына в плане воспитания, но его взрывной характер приводил к тому, что приходилось слишком много времени посвящать решению собственных проблем. Однако все изменилось после того, как он ради воспитания мужественности забрал сына из гимназии и, несмотря на протесты деда с материнской стороны, определил пятнадцатилетнего Феликса в кадетский корпус.

Феликсу без особых усилий давалась как учеба в гимназии, так и воинская муштра. Он был не слишком силен, но вполне здоров и крепок, а главное – очень легко принимал любые правила и не стремился нарушать дисциплину в отличие от других ровесников, которые видели в этом особое проявление удали.

Однако же через год в училище разразился скандал, главным героем которого стал именно юный Колбовский.

Один из преподавателей, оскорбленный довольно невинной шуткой кадета Косицина, в отместку устроил на него травлю. Косицина стали наказывать по малейшему поводу, доводя до истощения и истерик. И единственным человеком, который не стал закрывать на это глаза, стал другой кадет – Феликс Колбовский.

Хотя все сокурсники от души сочувствовали безвинно страдающему Косицину, таскали ему тайком пайку из столовой и ворчали в спальнях о бунте, вслух объявить о несправедливости решился только Феликс. Он дождался визита в училище великого князя Сергея, вышел вперед на общем построении и, глядя в глаза почетному гостю, четко и раздельно обрисовал ситуацию. Великий князь внимательно его выслушал, спросил фамилию, а затем, чуть скривив губы, ответил: «Понимаю». И добавил чуть в сторону: «Польская кровь бунтует!»

Разумнее всего в этот момент было признать поражение и вернуться в строй, однако же юный Феликс почувствовал, что мир словно застыл, заморозился от этой небрежно брошенной фразы. Несправедливость сказанного пронзила его как приступ боли или как отточенная дуэльная шпага. И он не ушел. Он продолжил настаивать, что говорит правду.

После этого случая Яну Колбовскому пришлось забрать сына из кадетов.

Тем вечером они сидели в темной гостиной своей квартиры в доходном доме Калашникова и впервые долго говорили – так, как должны говорить отец и сын. Старший Колбовский покаялся перед сыном за свою слепоту и впервые налил ему вина. Они говорили о законе и справедливости, о силе и власти, о великодушии и могуществе, и о том, в каких разнообразных комбинациях эти вещи не сочетаются в нашем мире. Феликс Янович запомнил тот разговор на всю жизнь. Возможно, еще и потому, что он, словно открыв новую главу их отношений с отцом, тут же ее и завершил. Не прошло и месяца, как Яна Андреевича заколол какой-то неизвестный офицер после ссоры в ресторане…