Кристофер Сэнсом - Седьмая чаша

– Этот религиозный радикализм является для черни дополнительным поводом устраивать вакханалии, – угрюмо заметил Лодер.

– Да, завтра могут возникнуть проблемы, – сказал Роджер.

Я кивнул. В Пальмовое воскресенье в традиционных церквях состоятся литургии, по улицам пройдет процессия, во главе которой будет шагать ослица, везущая младенца. А проповедники-радикалы в своих церквях станут поносить привычные церемонии, объявляя их папистским богохульством.

– Будет еще одна чистка, – с ноткой обреченности в голосе проговорил кто-то. – До меня дошли слухи, что епископ Боннер намерен с новой силой обрушиться на людей Священного Писания.

– Только бы не было больше никаких аутодафе, – негромко проговорила Дороти.

– Город не поддержит этого, – заявил Лодер. – Люди не любят радикалистов, но сожжения им нравятся и того меньше. Боннер не посмеет зайти так далеко.

– Вы полагаете? – осведомился Роджер. – Разве он не такой же фанатик, только находящийся по другую сторону баррикад? Весь город оказался разделен на две части.

– Большинство людей хотят всего лишь спокойной жизни, – проговорил я. – Даже те из нас, кто прежде называл себя радикалистами.

Я хитро улыбнулся, посмотрев на Роджера, и он кивнул, поняв намек.

– Фанатики со всех сторон, – сокрушенно проворчал Рипроуз. – А мы, обычные бедные люди, посередке. Иногда я со страхом думаю, что они принесут всем нам смерть.

Компания разошлась далеко за полночь, и одним из последних ушел я. Выйдя из дома, я почувствовал, что, пока мы сидели за столом, на улице опять подморозило и подтаявший снег превратился в наст, хрустевший под подошвами башмаков.

После разговора, состоявшегося за столом, настроение мое было уже не столь радужным. Все верно, Лондон превратился в несчастный город – город нищих и фанатиков. Если состоится чистка, ситуация станет еще хуже. Кое о чем я умолчал за ужином. Родители мальчика, отправленного в Бедлам, являлись членами радикальной протестантской конгрегации, и проблемы с психическим здоровьем их сына имели религиозное наполнение. Я не хотел бы иметь ничего общего с этим делом, но должность обязывала рассматривать жалобы граждан, а родители мальчика мечтали, чтобы их сына отпустили.

За спиной послышался хруст наста под чьими-то ногами. Я вздрогнул и обернулся. Обнесенная стеной территория Линкольнс-Инн обычно была довольно безопасным местом, но теоретически злоумышленники могли пробраться и сюда. Ночь была темной, луну наполовину скрыли облака, и в этот поздний час лишь несколько окон отбрасывали на снег квадраты света.

– Кто здесь? – окликнул я темноту.

Никто не ответил, но зато до моего слуха донесся быстрый звук удаляющихся шагов. Наморщив лоб, я двинулся в том же направлении. Звук доносился от дальнего конца постройки, в которой жили Эллиарды. Она имела общую стену со зданием Линкольнс-Инн. Заворачивая за угол, я положил ладонь на рукоятку кинжала.

Впереди находилась внешняя стена. Тот, кто оказался между мной и нею, загнал себя в ловушку. Но… там никого не было. Маленький пятачок между постройками и двенадцатифутовой стеной был совершенно пуст. По моему позвоночнику пробежал холодок.

А потом я увидел, что снежная опушка на верхней кромке стены нарушена. В этом месте через стену только что кто-то перелез. Я стоял и молча созерцал эту картину. Чтобы перемахнуть через четырехметровую стену, необходимо обладать нечеловеческой силой и ловкостью. В иной ситуации я сказал бы, что это невозможно, но пустой двор и потревоженный снег на стене говорили красноречивее любых слов.

Размышляя о том, что все это может значить, я двинулся обратно. Нужно будет завтра же сказать сторожу, чтобы он насыпал на верхнюю кромку стены битого стекла.

На следующий день я отправился на службу спозаранку. Родителям мальчика, помещенного в Бедлам, было назначено на девять. Информация о деле, которую мне прислали из суда общих тяжб, была хоть и разрозненной, но пугающей. «За поношение истинной веры в припадке безумия», как значилось в предписании, мальчика определил в Бедлам ни много ни мало сам Тайный совет, хотя претензий к парню не высказал даже епископский суд. Значит, дело политическое и, следовательно, в высшей степени опасное. Я попытался успокоиться, напомнив себе, что в любых действиях ни на шаг не отойду от норм и рамок юридической практики, но снова посетовал на судьбу за то, что заниматься этим делом выпало именно мне.