Анастасия Логинова - След Белой ведьмы

Отец не отвечал. Лиза сорвалась с места, бросилась к графину с водой и трясущимися руками наполнила стакан. Впрочем, батюшка даже людей позвать не разрешил. Отмахнулся:

– Ничего особенного. Сердце шалит. Давно уже.

– Ну простите, что вам так не повезло с дочерью! – театрально всплеснула руками Лиза.

К воде батюшка не притронулся. Грубо отодвинул руку Лизы и, опираясь на подлокотник, снова сел на диван.

– Я надеялся, Лизавета, – севшим голосом продолжил он, – что столица хоть немного изменит тебя. Что не здесь, так там ты найдешь кого-то по сердцу – достойного человека, на которого я мог бы тебя оставить и более хотя бы о тебе не волноваться… Ты спрашивала, зачем приходил Гаврюшин?

Лиза сжимала стакан с водой так сильно, что казалось, стекло сейчас лопнет.

– Он просил твоей руки.

– Нет, папенька…

– Просил, и, наверное, я дам согласие. Пойми, случись что со мной – одна ты пропадешь, Лиза. С твоим-то характером. Перессоришься со всеми соседями и настроишь всех против себя еще до моих похорон. Да и не выдюжить девице в одиночку, что бы ты там о себе ни воображала. Все, решено – быть свадьбе с Гаврюшиным! И батюшка его, Иван Ефимович, нашего круга: по всем статьям Кирюша ровня тебе. Мечтал я, конечно, с благородным сословием породниться, да, видно, не судьба…

– Отчего же не судьба, папенька? – ни жива ни мертва, спросила Лиза. – Может, как раз в Петербурге я и познакомилась с молодым человеком дворянского происхождения… С офицером из достойной семьи, и довольно состоятельным к тому же. Вот-вот получит огромное наследство. Все как вы мечтали.

Отец подозрительно прищурился и даже за сердце держаться прекратил.

– Это с кем же?

– С Алексом Риттером, – ровным голосом ответила Лиза и сделала большой глоток из стакана. – Всем он хорош. Чем не жених?

– Алекс? Риттер?

Отец, окончательно забыв про свое сердце, практически бодро поднялся на ноги и прошелся по кабинету. То и дело он оборачивался на Лизу и смотрел на нее то недоверчиво, то с диковатой улыбкой, то с упреком, то с удивлением.

– Риттер всем хорош, – наконец признал батюшка, – да только мне казалось, ты видеть его не можешь, так он тебе отвратителен. С чего вдруг переменилась?

– Так ведь, папенька, я от чувств на него смотреть не могла… все боялась выдать себя. Я-то думала, это он меня терпеть не может. А нынче утром – глядите, что он мне прислал.

Поискав в кармане, Лиза живо протянула отцу карточку с приглашением на обед.

– Записка к букету орхидей прилагалась. Шикарному – Гаврюшин мне таких сроду не присылал… – не дыша, добавила она.

И отец, кажется, поверил. По-молодецки рассмеялся, вдоль и поперек изучив карточку, и упер руки в бока.

– Ишь, на дочку мою позарился, стервец! Но ты не робей, Лизавета, мы тоже не лыком шиты. Живенько собирайся, милая, не то на обед опоздаем!

Отец, совершенно довольный собой, покинул кабинет. И теперь уж Лиза, тяжко вздохнув, без сил упала на его любимый диван. Она понятия не имела, что ей делать теперь… Она ведь совершенно точно знала, что записку с цветами прислал кто-то другой – но не Алекс!

Вечно прятаться по квартирам приятелей не выйдет, Кошкин правду сказал. Наутро Алекс и сам счел свое поведение ребячеством – а после ему о том многократно напомнила маман.

– Что же ты думаешь, Лиза не догадалась отыскать доктора да выспросить о твоем здоровье? – взвинченным от напряжения голосом вопрошала мать за завтраком. Глаза ее при этом дотошно следили за горничной, разливавшей чай. – Конечно, отыскала! Да тот и признался, что более тебя никто в госпитале не удерживает.

«Еще бы он не признался», – вяло думал Алекс и растирал пульсирующий болью висок. Он почти наяву видел, как мадемуазель Кулагина допрашивает бедного Алифанова с пристрастием. Разве что нож к горлу не приставила. А мать продолжала:

– Мы, разумеется, тотчас вернулись в палату, но тебя уже и след простыл! Достаточно чаю! – взвизгнула маман, отчего голова разболелась с удвоенной силой. – Я тысячу раз говорила, что мне следует наливать ровно три четверти чашки – ни больше, ни меньше! Это так сложно запомнить?!

– Простите, мадам… сию минуту заменю… – лепетала горничная.

– Боже мой, оставь! Все, иди, иди, свободна! До чего же глупая девица! – ворчала маман, не дождавшись, пока за той закроется дверь. – Это уже не три четверти, а семь восьмых! Куда мне столько, спрашивается?! О чем мы?

– О том, что я плохой сын.