Александр Руж - Охота на черного короля

Светил Овцыну смертный приговор, но за злочинца неожиданно вступился Барченко. Провел десяток душеспасительных бесед, прочистил мозги и, как выражались борцы за свободу в начале века, распропагандировал . Гобой раскаялся и был зачислен в особую группу стажером, с трехлетним испытательным сроком. Барченко за это взгрели, – вызывали аж к Феликсу Эдмундовичу, – но главный советский эзотерик заявил, что за Овцына ручается. И прибавил в свойственном ему старорежимном стиле, доставшемся по наследству от деда-иерея: «Сей муж в своем умении искусен вельми. К праотцам его спровадить сиречь дароносицу бесценную в пучине погрести или агнца заклать».

Насчет агнца он, понятно, переборщил, но доводы были услышаны, и Овцын остался при группе. К расследованиям его покамест не допускали, зато он великолепно вел курсы гипноза. Азами месмеризма владели Барченко и Аристидис, но до овцынского размаха им было далеко. Гобой мог усыплять человека без каких-либо заклинательных бормотаний и качания маятника. Просто смотрел в глаза, делал два-три пасса руками – и готово. Вадим думал, что такая способность дается человеку только от природы, однако Овцын доказывал, будто приобрел ее посредством регулярных тренировок. И правда – после четырех недель занятий даже те из группы, кто прежде таким искусством не владел, начали постигать простейшие гипнотические навыки. Барченко радовался – он давно вынашивал идею превратить своих подопечных из узких специалистов в универсалов.

Вадим, вернувшись из Ленинграда, тоже обучался у Овцына, что занимало не более часа в день, а в оставшееся время скрипел пером и стучал на пишущей машинке – сочинял репортажи о четвертом чемпионате СССР по шахматам, о турнире в Баден-Бадене, где командированный на пробу питерский самородок Рабинович занял седьмое место в компании мировых грандов… словом, поглотила уникума журнальная рутина. И стоило ради этого числиться в Специальном отделе, носить мандат со щитом, мечом и красной звездой? Получая ежемесячно в кассе ОГПУ свои сто четырнадцать рублей шестьдесят пять копеек, Вадим краснел, как институтка, и мысленно обзывал себя дармоедом.

Белые пехотинцы при поддержке тяжелых фигур перешли в штыковую и в клочья разорвали оборону черных. Лицо Рачинского сделалось несчастным, флажок на часах повис. Еще пять минут – и партия завершится.

Пока соперник размышлял над безнадежной позицией, Вадим откинулся на спинку стула, отхлебнул из мутного стакана жидкий, пахнущий мочалкой чай и бросил в рот кусочек сахара. Он отключился от партии, которая уже не нуждалась в обдумывании, и задался вопросом: куда податься после того, как Рачинский пролепечет: «Сдаюсь». Домой, в двадцатиаршинную служебную комнатку – удовольствия мало. Работы на сегодня не предвидится, все тексты в ближайший номер сданы, а до следующего – чертова уйма времени, незачем гнать лошадей. Не в разнос же по кабакам идти… Развлечений в нэпмановской Москве, достойных интеллигентного человека, не так много: почти все музеи закрыты, культурные ценности ушли в запасники. Разве что кинематограф и театры… Интересно, что там нынче ставят в Художественном?

К столику подошел степенный усач – арбитр турнира, он же действующий чемпион Москвы Александр Сергеев, один из немногих, кому ведома была истинная ипостась Вадима. Он молчком положил рядом с чайным стаканом свернутую квадратиком бумажку и тихо удалился, подобно официанту, подавшему блюдо. Вадим развернул писульку, прочел накаляканную малиновыми чернилами строчку: «Звонил АБ. Просит срочно прибыть. Важно».

Зачесалось в носу от предвкушения чего-то необыкновенного, способного всколыхнуть устоявшуюся болотистую обыденность. «Срочно… важно…» Александр Васильевич почем зря такими словами не разбрасывается.

Вадим посмотрел на доску. Рачинский ничего не замечал: он уткнулся в сжатые кулаки и тупо созерцал развалины своей черной крепости. Этот не сдастся, будет тянуть до последнего, пока флажок не упадет. Сколько там еще – три минуты? Не катастрофа, Барченко подождет… Но Вадиму не хотелось ждать: всем своим существом, истосковавшимся по движению, по настоящей работе, он рвался узнать, что же такое важное заготовил для него шеф.

Пес бы с ней, с этой первой категорией! Все равно проку от нее никакого, кроме утоленного тщеславия.

Вадим протянул руку над доской:

– Предлагаю ничью.

Рачинский вытаращился на него, как на идиота, поморгал белесыми ресницами и переспросил на всякий случай: