Валерий Шарапов - Ассистент убийцы

– Александр родился в Карелии?

– Да, в двадцать шестом. В тридцать девятом Юра погиб в Финляндии, а мы с сыном вернулись в Псков.

– Где вы были во время оккупации?

– В сорок первом мы уехали в Куйбышев, к Юриной сестре. Саше тогда было четырнадцать. Потом он поступил в пехотное училище и уже в сорок пятом был отправлен на фронт, – голос рассказчицы дрогнул. – Саша погиб при освобождении Клайпеды. Почта тогда уже значительно лучше работала, чем в первые годы войны, но похоронку я получила только в апреле, за три недели до того, как Германия капитулировала. – Валентина Михайловна замолчала.

Ее гостю было видно, что ей нелегко вспоминать этот период жизни.

Зверев чуть помолчал и спросил:

– Валентина Михайловна, а вы любили мужа?

– Юру?

– Нет, Завадского.

Хозяйка квартиры усмехнулась и сказала:

– Вас, очевидно, удивляет, что я не сильно убиваюсь о смерти Андрея Филипповича?

– Со стороны это выглядит именно так!

Завадская нервно усмехнулась и добавила:

– А еще вы наверняка подозреваете меня в убийстве мужа.

– А почему нет? – спокойно сказал Зверев. – По статистике получается, что большинство убийств совершают люди, находящиеся в близких отношениях со своей жертвой. Подозревать – это часть нашей работы. Так я повторю вопрос. Вы любили Завадского?

Валентина Михайловна задумалась, поставила чашку на комод и проговорила:

– Любила, не любила. Это сложный вопрос. Я даже не знаю, как вам на него ответить. Наверное, все-таки любила, но совершенно не так, как Юру. Представьте себе послевоенное время, голод. Я потеряла мужа и сына, осталась одна. Тут-то и появился Андрей Филиппович!

– И что же?

– Тогда он еще не был руководителем районной больницы, заведовал отделением неврологии. Мы познакомились. Он тут же предложил мне с ним поужинать, ухаживал за мной, дарил подарки, ну а потом предложил выйти за него. – Глаза Валентины Михайловны сверкнули. – А какой смысл мне был отказывать ему? Человек перспективный, уверенный в себе. После войны, когда большая часть мужчин полегла на фронтах, женщинам просто непозволительно быть излишне разборчивыми.

– Вы не пытались завести детей?

– Я не хотела, а Андрей Филиппович не настаивал. Вы не думайте, что для меня это был брак по расчету. Мы в общем-то жили неплохо. До определенного времени.

– Что вы хотите этим сказать? – Зверев насторожился.

Валентина Михайловна отвела взгляд, задумалась и ответила с грустью:

– По понятным причинам я не хотела бы этого рассказывать, но смысла молчать не вижу. Вы ведь наверняка все узнаете от других, поэтому слушайте.

Зверев просидел рядом с ней еще полчаса.

Потом, когда он возвращался домой, дождь прекратился, а на улицах уже сияли фонари.

Вернувшись домой, Павел Васильевич почувствовал, что его знобит. Покидая квартиру Завадских, Зверев вернул Валентине Михайловне свитер, одолженный ему, и основательно продрог, пока добирался до улицы Гоголя.

– Только простуды мне сейчас недостает, – переступив порог собственной квартиры, проворчал капитан себе под нос.

При всем своем желании он даже вспомнить не мог, когда в последний раз болел, а тут нате вам.

Войдя в ванную, он развесил на веревках мокрую одежду, потом направился на кухню и достал из серванта бутылку «Столичной». Зверев налил полный стакан, осушил его залпом, чтобы унять дрожь, напился горячего чая, покурил и улегся в постель.

Проснулся он от громкого стука. Кто-то отчаянно барабанил в дверь. Зверев включил ночник и посмотрел на часы. Они показывали четверть второго.

Павел Васильевич натянул штаны, босиком проследовал к двери и открыл ее.

На пороге стояла Зинка Матюнина, соседка, живущая напротив.

– Павел Васильевич, родненький, помоги! – истошно выкрикнула она.

Халат, распахнутый на груди, лишь наполовину прикрывал Зинкину грудь. Карман на нем был оторван и висел на честном слове. Зинка тяжело дышала. Ссадина на ее левой щеке позволяла капитану милиции сделать определенные выводы.

– Что, опять твой Степка буянит? – зевнув, пробормотал Зверев.

– Не он, а дружок его.

Степка Матюнин, живущий на одной площадке со Зверевым, регулярно доставлял беспокойство не только ему, но и всем жителям подъезда.

Он по праву считался героем войны, на фронт ушел в первые же дни войны, воевал в составе стрелкового батальона. В сорок третьем при форсировании Днепра рядовой Матюнин отморозил правую ногу. Сначала ступня посинела, потом началась гангрена, в итоге два пальца пришлось отнять.