Алексей Королев - Смерть чистого разума

…Дверь открывалась идеально тихо, видно было, что смазывали любовно, тщательно.

Они оказались в единственной комнате Ротонды – разумеется, комнате совершенно круглой. Здесь царил тот тип беспорядка, который принято называть «живописным» и который иные люди, как говорят, создают вокруг себя по соображениям истинного удобства. Меблировка включала в себя покрытый не слишком чистым шотландским пледом топчан, стол, несомненно бывший когда-то обеденным, но ныне явно использовавшийся не столько для приёма пищи, сколько для работы, о чём красноречиво говорили чернильные пятна на столешнице и какие-то реторты и колбы. Стульев не было видно, зато имелось кресло, достаточно высокое и широкое, чтобы с комфортом расположиться за столом. Часть комнаты была отгорожена ширмой, однако сдвинутой таким образом, что был виден туалетный столик. На полу лежали книги и шкуры – от последних слегка пахло, впрочем, не очень неприятно.

По всей окружности стен на высоте сажени в две располагались пресловутые антресоли – что-то вроде неширокого кольцеобразного балкончика с балюстрадой из простых балясин. На антресолях до самого купола стояли книжные шкафы, разделённые только окнами.

Стены были аккуратно выбелены, но вовсе не чисты: одну из них, около стола, от пола до самых антресолей покрывали начертанные углём математические формулы, какие-то не вполне законченные рисунки и обрывки надписей на разных языках – вместе это собиралось в немного безумный, но по-своему привлекательный узор. Маркевич машинально извлёк из кармана записную книжку и начал срисовывать в неё эти странные корвиновские фрески. Цитаты он записывал скорописью, а формулы, рисунки и ноты – как есть.

– Шампольоном решили стать? – Маркевич не до конца уловил, было ли в тихом вопросе Лаврова что-то кроме ехидства.

Склярова все ещё не было и разобрать его жаркий шёпот из-за ширмы не представлялось возможным. Очевидно было только то, что говорил один Николай Иванович.

– Как-то мало тут книг, – разочарованно сказала Лаврова.

– Вероятно, он взял с собой только самые необходимые, – заметил Маркевич. – У него в Париже была библиотека в восемнадцать тысяч томов [9] Подробный архитектурный план Ротонды, равно как и полный каталог обеих корвиновских библиотек, парижской и швейцарской, см. у Майендорфа в третьем томе «Corvin. Prophet Prohibited». Жаль, что за хранение этой книги ныне можно уехать очень далеко от моего маленького особняка, поэтому детали пришлось восстанавливать по памяти; надеюсь, она меня не слишком подвела. .

Тер-Мелкумов присвистнул.

Фишер подошёл к столу и украдкой взялся было за лежавшую на нем тетрадь, но его быстро остановил укоризненный взгляд Лаврова. Тогда он принялся изучать стол. Здесь имелась вторая, маленькая наковальня, с прямоугольной станиной и двумя рогами – конусовидным и пирамидальным, а также огрызки карандашей, листы лучшей клерфонтейновской бумаги, в основном мятые или с обожжёнными углами, какой-то толстенький карманный молитвенник в чёрном кожаном переплёте, чернильница, ножницы с огромными кольцами и короткими лезвиями, мундштук, реторта, пинцет, такой тёмный, что, казалось, служил своим хозяевам уже минимум полстолетия, том Чехова на немецком языке, кресало (кремня Фишер не заметил), несколько явно старинных монет, очки без стёкол, огромный ржавый ключ, моток дратвы, надкусанная плитка табака Little Katie, оловянная пивная кружка, покрытая изнутри налётом такого цвета и толщины, что о его происхождении не хотелось и думать, серебряная ложка с трижды скрученной шейкой, несколько неразрезанных номеров Neue Zeit и «Атенеума», фривольная открытка, надорванная до половины, и новая пятидесятифранковая банкнота, пришпиленная к столешнице мебельным гвоздиком.

Гости довольно быстро заскучали: затворник явно не торопился. Лавров, задрав голову, пытался разглядеть корешки книг хотя бы на нижней полке антресолей, Фишер, прислонившись спиной к стене (на тут же испачкавшийся о побелку пиджак он не обратил никакого внимания), о чём-то думал, незряче уставившись в пустоту перед собой. Лаврова зевнула и машинально присела на какой-то табурет. Маркевич торопливо заполнял страницы записной книжки: он и впрямь почувствовал себя археологом, которого всего на несколько минут запустили в погребальную камеру фараона; только бы успеть, и успеть побольше.

– Двадцать пять минут, однако, – сказал Тер-Мелкумов, пряча часы обратно в жилетный кармашек. Он тоже явно устал стоять и отошёл обратно к двери, привалился плечом к косяку.