Юлия Ли - После маскарада

– Как Майка поживает, дочка? Могу я как-нибудь навестить племянницу?

– Благодарю, хорошо. Старается. Осталось сдать пару экзаменов, и перейдет в третий класс.

– Значит, каникулы скоро. А невеста ваша как? Выздоровела?

Грених нахмурился.

– Я приходила в институт Сербского о вас справиться, – поспешила она предупредить его недоумение. – Мне о вас этот… имя позабыла, ваш ассистент Воробьев все рассказал. И как вы с дочкой в позапрошлом году вернулись из Белозерска, и как оттуда невесту привезли, вылечили ее… Она немой была отчего? Ассистент ваш сказал – пережила какой-то испуг.

– Она не невеста, – глухо отозвался Грених, с болью в сердце вспоминая Асю.

С Асей тоже как-то не заладилось. Он долго выжидал, прежде чем озвучить ей свои чувства, все прислушивался к голосу разума, чтобы не сотворить ошибки, не испортить судьбу юной души неравным браком, и в итоге та обзавелась своей жизнью, друзьями и даже поклонниками. Петя уже третий раз в кинотеатр ее водил. Они были почти одного возраста… Ну и пусть, замечательно же! Сердце Грениха за Асю было спокойно, хоть и получило еще один незаживающий рубчик, крохотный, но глубокий и до сих пор кровоточащий.

– А кто же?

– Просто девушка, которую удалось хорошо пристроить на химфак в университет.

– Вот оно что, – по лицу бывшей балерины скользнула улыбка дельфийского оракула, знающего все на свете. Она прекрасно поняла, что никакая Ася не «просто девушка».

– Откровенность за откровенность, – сменил тему Константин Федорович. – Кто этот человек, назвавшийся твоим деверем, который так дурно говорит по-французски, что я насилу разобрал несколько слов?

– Барнаба? Брат моего второго мужа, – Рита невозмутимо пожала плечом.

– Я полагал, ты выдумала себе эту новую фамилию, – Грених опустил голову. Она все-таки умудрилась где-то получить развод.

– И да, и нет.

Они прошагали всю улицу Герцена и оказались у Александровского сада. Рита остановилась у тележки с мороженым и потянула Грениха за руку.

– Можно мне мороженого? Я думаю, это вафельные кругляши, – они было прошли мимо, но Рита развернулась и уже отправила одну из своих милейших улыбок широкоплечей, унылой мороженщице с роскошными, прямо как у киноактрисы, марсельскими волнами, в которых опавшим осенним листом застряла белая кружевная наколка. – У вас с вафлями? Шоколадно-ванильный, пожалуйста.

– Есть только земляничное.

– Ну пусть.

Грених расплатился с марсельской головой, и они двинулись к чугунным воротам сада.

– Я обещаю все рассказать, – Рита впилась губами в выползающую из-под двух круглых вафель ярко-алую массу, – только если на обратном пути получу такое же.

Силач Марино действительно оказался деверем Риты, а точнее, бедной сиротки Риты, которая – нет, это сложно вообразить! – сбежала из монастыря в пригороде Рима перед самым постригом. Рите нужны были хоть какие-нибудь документы, подтверждающие ее личность, после революции русской эмигрантке было непросто. Заглянув в первое попавшееся женское аббатство, она разыграла амнезию и два года прожила с монашками, выжидая, когда можно будет заговорить о возможности получить какие-нибудь итальянские бумаги, подтверждающие ее личность. Ее назвали Ритой в честь какой-то святой, что ненароком совпало с ее настоящим именем.

– То есть ты совершенно случайно забрела в монастырь и решила принять постриг? – Грених едва поспевал за быстрой речью Риты, которая столь сбивчиво рассказывала, живо, очень по-итальянски жестикулируя, что не всегда было ясно, что из чего проистекает.

– Да, но постриг всеми силами отсрочивала. Было не просто, кроме того, настоятельница услышала в моем итальянском русский акцент и долго меня допрашивала. Не знаю, как я вынесла тогда то ее наступление. Русских в Риме сейчас и тогда пруд пруди, были и те, кто знал меня и мое прошлое. Да, согласна, странный способ я выбрала, чтобы начать новую жизнь.

И тут господь бог посылает ей удачу в лице братьев Марино – бродячих артистов.

– Мое балетное прошлое весьма заинтересовало их. Знаешь, в Италии полно циркачей и нет цирков. Но театры так устроены, что всегда можно партер расчистить, получается недурственная арена. Работа была всегда. Канаты крепились к стенам и потолкам зрительных залов. Меня обучили воздушной гимнастике. И я летала с трапеции на трапецию под звуки патефонов. У нас были когда-то парочка львиц, слон. Все, что осталось, я привезла с собой – удавов, птиц. Болонок мне подарили в Париже.