Дженнифер Доннелли - Северный свет

– Ой, Мэтти! Можно я выберу? Можно я? – заверещала Бет.

Она сползла со стула и побежала в гостиную. Там, от греха подальше, я хранила свой драгоценный словарь – вместе с книгами, которые брала у Чарли Экклера и мисс Уилкокс, с мамиными «Любимыми томами американской классики» (издание Уэверли) и несколькими старыми номерами «Журнала Петерсона», которые подарила нам тетя Джози, потому что, как сказано в колонке редактора, это «одно из немногих изданий, пригодных для семей, где растут дочери».

– Бет, словарь несешь ты, а слово пусть выбирает Лу! – крикнула я вслед.

– Не ложи мне под нос свой словарь, я в детских играх не участвую! – фыркнула Лу.

– Не клади , Лу! Не клади ! – рявкнула я. Небрежное обращение Лу со словами злит меня больше, чем ее грязный язык, замурзанный комбинезон и притащенный в дом навоз вместе взятые.

Бет вернулась к столу, неся словарь так бережно, словно он из чистого золота. Да и весит он как золотой.

– Выбирай слово, – предложила я. – Лу не хочет.

Бет осторожно пролистала несколько страниц вперед, потом назад, потом ткнула указательным пальцем в строку на левой странице разворота:

– Раз… Раз-два… Раз-два-садовый? – спросила она.

– Такого слова, мне кажется, нет. Скажи по слогам, – попросила я.

– Раз-до-са-дó-ван-ный.

– Раздосáдованный, – поправила я. – Томми, что это значит?

Томми заглянул в словарь:

– Огорченный, раздраженный, готовый всп… вспыхнуть гневом, – зачитал он. – Недовольный, сердитый. Злой.

– Замечательное слово, правда? – сказала я. – Раздосадованный, – повторила я, с удовольствием чувствуя, как рычит в самом его начале «р». Новое слово. Полное неисследованных возможностей. Безупречная жемчужина, которую можно так и этак покатать на ладони, а потом спрятать и хранить. – Твоя очередь, Дженни. Составишь предложение с этим словом?

Дженни прикусила губу:

– Оно значит «сердитый»? – спросила она.

Я кивнула.

Дженни нахмурилась, соображая, и сказала:

– Мама была раздосадованная и бросила в меня сковородкой, потому что я сшибла ее бутылку с виски.

– Она бросила в тебя сковородкой? – вытаращила глаза Бет. – Зачем она так сделала?

– Потому что была не в духе, – пояснила Эбби.

– Потому что напилась, – уточнила Дженни, слизывая кашу с ложки.

Дженни Хаббард всего шесть, но в Северных Лесах сезон роста короткий: детям, как кукурузе, лучше поторопиться, иначе могут не вырасти вовсе.

– Твоя мама пьет виски? – спросила Бет. – Мамы не должны пить виски.

– Пошли, Бет, а то опоздаем, – сказала Эбби и потянула ее за руку.

– Ты идешь, Мэтти? – спросила Бет.

– Чуть позже.

Книги собраны. Корзинки с ланчем тоже. Эбби прикрикнула на Лу и Бет, чтобы те скорее надевали пальто. Томми и Дженни доедали в молчании. Дверь захлопнулась. Наступила тишина. Впервые за утро. И тут:

– Мэтт?! Выйди на минуту ко мне.

– Что случилось, Лу? У меня дел по горло.

– Иди сюда!

Я выглянула в хозяйственную пристройку. Лу стояла на пороге, в руках удочка Лоутона.

– Лу, что ты задумала?

– Не могу больше кашу трескать, – сказала она. Ухватила меня за ухо, притянула мое лицо к своему и поцеловала в щеку. Быстро, резко, крепко. Я почуяла ее запах – древесного дыма, коров и живицы – хвойной смолы, которую она вечно жевала. Дверь снова хлопнула – и Лу как не бывало.

Другие сестры, как и я, уродились в мать. Карие глаза, темные волосы. Лу удалась в папу. И Лоутон тоже. Угольно-черные волосы, голубые глаза. Лу и ведет себя как папа: все время злится. С тех пор как умерла мама. И с тех пор как Лоутон ушел из дома.

Когда я вернулась в кухню, Томми выскребывал ложкой свою миску с такой силой, что чуть краску не содрал. Я-то, пока с ними возилась, свою кашу лишь поковыряла.

– Доедай мою, Том, – предложила я, пододвигая к нему миску. – Я не голодна, а чтоб пропадала зря – жалко.

Я заткнула раковину, влила в нее из чайника горячую воду, разбавила холодной из крана и принялась мыть посуду.

– Где остальные твои братья-сестры?

– Сюзи и Билли пошли к Уиверу. Миртон и Клара ищут работу в отеле.

– А малыш? – спросила я.

– Сюзи с собой прихватила.

– Мама плохо себя чувствует сегодня?

– Не соглашается вылазить с-под кровати. Говорит, боится ветра и больше не может его слышать. – Томми поглядел в миску, потом на меня. – Как думаешь, Мэтт, она рехнулась? Думаешь, совет ее заберет?

Эмми Хаббард, конечно же, сумасшедшая, и я была почти уверена, что рано или поздно совет округа и вправду ее заберет. Раз или два ее уже пытались забрать. Но я не могла сказать такое Томми. Ему всего двенадцать лет. Пока я соображала, как же ответить – как найти слова, которые не были бы ложью, но и чистой правдой тоже не были бы, – я подумала, что настоящее безумие совсем не такое, как в книгах. Это не мисс Хэвишем, которая сидит в своей полуразвалившейся усадьбе, величественная и злобная. И не как в «Джейн Эйр», где жена Рочестера неистовствует в мансарде, вопит и бьется в припадке, пугая прислугу. Когда человека покидает рассудок, остаются не старинные замки, паутина и серебряные подсвечники, а грязные простыни, прокисшее молоко и собачье дерьмо на полу. Остается Эмми, которая прячется под кроватью, плачет там и поет, пока ее дети пытаются сварить суп из семенного картофеля.