Юлия Яковлева - Вдруг охотник выбегает

И опять молчание всю дорогу.

«Паккард», толкая туда-сюда «дворники» по мокрому стеклу, высадил их на Гороховой там, где забрал, у подъезда угрозыска. А Коптельцева повез дальше.

В лужах отражались редкие фонари. Жирно блестел асфальт. В серых мокрых клочьях виднелось черное небо. Промозглый ветер тут же пробрал насквозь.

Крачкин, не оборачиваясь, словно убегая от возможных вопросов Зайцева, ринулся вверх по лестнице.

По темным улицам Зайцев шел к себе на Мойку. Он поигрывал ключом в кармане и чувствовал, как постепенно тяжелеет, намокая, пальто. Бросалось в глаза, что на домах почти нет вывесок. Еще год назад они вопили и зазывали с каждого угла, теснились. А потом вдруг разом облезли с фасадов. Без них город казался умолкшим. Беднее, строже. Темнее. Дождь заливал за шиворот, капал с козырька кепки.

Превратился в холодные струи душа.

В общей ванной было темно. Горячей воды не оказалось. Сквозь маленькое окошко под потолком видна была голова уличного фонаря. Свет Зайцев зажигать не стал.

Вонючая одежда, которую он не менял последние три месяца, валялась на полу. Зайцев стоял во весь рост в ванной. До революции она была богатой и роскошной. Сейчас – страшной: с облупившейся там и тут эмалью, как в парше. Зайцев стоял под душем, тело чуть не вопило от ледяных игл, но он чувствовал блаженство. Вода смывала тюрьму, допросы, камеру, а заодно и ночной Смольный, и товарища Кирова с его электрическим шапито, и в темноте ванной они казались уже просто сном.

По мертво спящему коридору, мимо храпа, сопения, клекота соседей Зайцев вернулся в свою комнату. Белела застеленная Пашей постель. Пальто осело на стуле тяжелой грудой и испускало нестерпимый запах псины и нафталина.

Зайцев дернул оконные шпингалеты, толкнул раму. После ледяного душа тело горело. Дождь барабанил по карнизу. Хлестала вода в водосточных трубах. Даже черная Мойка будто клокотала. Тучи прорвало, и на миг, как око, показалась луна. Глянула и скрылась.

Зайцев размахнулся и ахнул пальто из окна. Оно полетело вниз, взмахнув рукавами, как птица, которая никогда и не умела летать. А потом тяжко шлепнулось на тротуар.

Фотографии были готовы.

Зайцев отметил, что ретушер постарался. Открытые глаза выглядели живыми, даже осмысленными. Если только не знать, что снимки сделаны, когда эти люди были уже мертвы. Крачкин настоял, чтобы трупы приподняли вертикально: мол, как в жизни. Но все-таки в лицах видна была неживая неправильность черт. Запавшие губы, провалившиеся щеки, заострившиеся носы. Они напоминали английские фотографии, оставшиеся от времен королевы Виктории и тогдашнего обычая сниматься на память с уже покойными родственниками.

«А впрочем, если не знать, то, может, ничего странного и не покажется», – подумал Зайцев.

Три женщины: две молодые, лет двадцати пяти, и одна старуха. Имена еще предстоит выяснить. Что их связывало с американским коммунистом Оливером Ньютоном? Зайцев опасался, что ответ окажется простым: две шалавы и старуха-бандерша. Он снял телефонную трубку.

– Мартынов? Спустись с фотками в картотеку. Пробей там, не числятся ли все три девушки у нас. Угу. За нетрудовой образ жизни. И старуха. Притон тоже кто-то содержать должен.

Крачкин потянулся с дивана, взял со стола снимки, посмотрел, склонив голову, словно оценивая чужое вмешательство в свою работу:

– Ничего так. Только блондинке глаза можно карие было сделать. Блондинка явно пергидрольная.

И сел обратно, заложил ногу на ногу. Там же, на подлокотнике помещался Самойлов. Серафимов, как обычно, выбрал подоконник.

Нефедов уехал опрашивать служащих Елагина острова. Работы было столько, что уже не до манипуляций было; пришлось вовлечь и его.

– Из гаража звонили, – просунулся в дверь дежурный. – Карета подана.

Товарищ Киров не обманул. Бригаде Зайцева выделили два «Форда».

– Вот это дело, – довольно сказал Самойлов. – Не то что ноги топтать.

К его неудовольствию, на машинах тотчас отправили Серафимова и Нефедова.

– А чего этого, Нефедова, на фотографию не перебросили? – поинтересовался Зайцев. Он помнил, что Крачкин всегда жаловался на эту дополнительную нагрузку, отнимавшую у него немало ночных часов.

Крачкин раздвинул губы в улыбке:

– Я разве жалуюсь? Не жалуюсь. На пенсии всегда приработок найду: в фотоателье устроюсь. Буду снимать дембелей, невест и младенцев.