Валерий Шарапов - Дом с неизвестными

– О-о, кого я вижу! Аллюр [16] Аллюр – приветствие в воровской среде. , гражданин начальник! Какими судьбами? – заполнил он густым басом небольшое помещение допросной.

Конвоир легонько подтолкнул его в спину, вышел в коридор и прикрыл за собой дверь. Сухо щелкнул ригель замка.

– Приветствую, Шура. Присаживайся, – кивнул на стул Егоров.

В другой раз Изотенко непременно отпустил бы ехидное словцо на предмет неурочного вызова в допросную. Дескать, на кой черт побеспокоили? Все, что знал, выложил, а больше ничего не дождетесь. Он был типичным уголовником: по «политическим» статьям не привлекался, во «врагах народа» не числился, стало быть, и высшей меры, равно как максимального срока, не опасался. Но в допросной его ожидал капитан Егоров, с которым он провел немало часов в задушевных, как говорится, беседах. За долгое время их знакомства Егоров не устроил ему ни одной гадости, за что Шура его сильно уважал. Это раз. И на столе лежали дорогие и весьма желанные для здешних постояльцев гостинцы. Это два.

– Закуривай, – капитан пододвинул поближе к вору свою пачку папирос и спички.

– Благодарствую. Не откажусь.

Покашливая, Изотенко необычным образом смял бумажную гильзу, чиркнул спичкой, затянулся. И блаженно выдохнул табачный дым…

За те пару лет, что они не виделись, Шура-крестьянин прилично сдал и для своего возраста выглядел неважнецки. Кожа приобрела землистый оттенок, лицо покрылось сетью тонких морщин, волос на голове и зубов во рту почти не осталось. Да еще этот изнуряющий, отхаркивающий мокроту кашель.

– Ты, погляжу, все дохаешь? [17] Дохать – сильно кашлять. – поинтересовался Егоров.

– Чахотка [18] Чахотка (от слова чахнуть) – устаревшее название туберкулеза легких. донимает, начальник. Ты же помнишь, как я кровью харкал.

– Так я ж докторов к тебе в камеру направлял. Или не помогли?

– За докторов благодарствую. Малость полегчало, но дочиста избавиться от этой напасти не судьба. Как говорят в наших кругах: житуха прожита, деньги пропиты. Тут, в неволе, видать, и сгину…

Тема была не из приятных. Да и заявился сюда Егоров не затем, чтоб грустить о потерянном воровском здоровье. Он тоже вытряхнул из пачки папиросу, задымил.

– По делу, начальник? – нарушил затянувшуюся паузу Изотенко.

Василий усмехнулся:

– Сам-то как думаешь? Мы с тобой хоть и в добрых отношениях, но не родственники, не кореша?

– Это с какой стороны поглядеть, – хитро прищурился пожилой вор. – Ты ведь, начальник, чужаку гостинцев не принесешь.

– И то верно. – Егоров по-хозяйски подвинул к блатному кулек с чаем и непочатую пачку папирос. – С собой в камеру заберешь, – сказал он. Развернув второй сверток, предложил: – А этим лучше здесь побалуйся.

На обрывке газеты лежал кусок белого хлеба, накрытый щедрым ломтем «любительской» колбасы. При виде редкого деликатеса Шура-крестьянин жадно сглотнул слюну.

Егоров не ослаблял хватки:

– Покуда перекусываешь, проясни мне про одного человечка.

Блатной сразу переменился в лице и качнул головой:

– Извиняй, начальник… При всем уважении… Если попросишь сдать вора, то я – пас.

– Ну, во-первых, интересующий меня тип уже несколько дней как на допросе у архангелов. Во-вторых, сдавать мне его не надо. Интересует биография и твои мысли по его безвременной кончине.

– Кто ж такой?

– Паша Баринов.

– Барон? – вскинул брови Изотенко.

– Он самый. Слыхал небось, что его подрезали?

Подкашливая, вор прохрипел:

– Дошла весточка с воли. Ладно, слухай. Про что знаю – расскажу…

На свет Баринов появился за десять лет до Революции в маленьком Коврове Владимирской губернии. Насмотревшись в детстве на беспросветную нищету провинциального городишки, к двенадцати годам он совершенно точно знал, что уедет из проклятой дыры и отправится искать счастье в большой и шумный город. В Коврове его не интересовали ни механические мастерские Московско-Нижегородской железной дороги, ни салотопенный завод, ни паровая мукомольня.

Отца он никогда не видел, мать целыми днями пропадала в единственной больнице, где трудилась на двух ставках – уборщицы и сиделки.

Паша очень рано связался с компанией таких же сорванцов и столь же рано сообразил, что деньги можно добывать, не надрывая спину. Да, воровство с грабежами были опаснее двенадцатичасовой смены на бумаготкацкой фабрике. Зато верное дельце обстряпывалось в полчаса, после чего пару дней жрали от пуза, курили нэпманские папиросы и били баклуши.