Ирина Шишковская - Спираль

Мария спросила когда-то Стефано, почему у него французская фамилия. Он ответил ей, что это фамилия его отца. Вернее, у отца она была немного другая, но когда он наконец смог получить итальянские документы и жениться на его матери, то итальянец, занимавшийся оформлением, смог выговорить и написать эту фамилию только так. Отец не возражал. И так надо было торопиться. Стефано уже родился, а его мать была не замужем. Местный падре наотрез отказался крестить младенца, пришлось скорее что-то решать. Так они все стали Лемье. Отец умер, когда Стефано было восемнадцать, мать осталась одна, и Стефано вернулся после учебы из Милана домой, пошел работать в префектуру, где и проработал до самой пенсии.

– Твоя жизнь могла бы сложиться по-другому, – говорила ему Мария.

– Да, возможно, но тогда бы я не встретил тебя. Давай не будем жалеть о том, чего не случилось.

Тогда, сразу по возвращении в родное Мирано, Стефано встретил Грету, они познакомились на танцах, а когда ее выдали замуж, то уехал на полгода на курсы в Рим, чтобы хоть какое-то время не видеть ее, что было неизбежно в таком маленьком городе. И на этих курсах для работников префектур и администраций школ он познакомился с Марией, тогда совсем юной помощницей учителя из Турина. Потому домой Стефано вернулся уже с невестой.

Своего свекра Мария, понятно, что, не застала. В комнате свекрови стояла фотография с крестин, на которой в торжественных позах стоит сама свекровь, юная, тоненькая, с забранными назад волосами и пухлым Стефано на руках, и ее муж и отец Стефано, высокий, на голову выше свекрови, крупный немолодой мужчина со светлыми волосами и большими пушистыми усами. Стефано тоже вырос высоким, не таким светлым, как отец, но по местным меркам – блондин, а вот их Паулито пошел в отца и деда только ростом, остальным походил на Марию и ее туринскую родню.

– Сейчас уже не те времена, – сказала свекровь, когда Паулито привез из Милана знакомить с ними свою девушку, Ани Свантесон. – И слава богу, – добавила потом.

Свекровь умерла, увидев, как ее единственный внук женился, и, узнав, что в Милане родился маленький белокурый на половину швед ее правнук.

Когда Мария убирала после похорон ее комнату, то нашла странную коробочку. Она была старая, из жести, и напоминала коробки из-под монпансье, только больше. Краска местами на ней облезла, и невозможно было понять, что было написано или нарисовано раньше на ее крышке. А еще кто-то специально или случайно стукнул изо всей силы ребром этой коробки, оно погнулось, и теперь крышка не открывалась. Мария потрясла странной коробкой возле уха. Внутри что-то гулко застучало.

– Это вещь отца, – сказал ей Стефано, когда она пришла с расспросами, – он берег эту коробку и сказал, что возможно за нею когда-то придут. Потому ни в коем случае ее не выбрасывай.

Второй странной вещью, которая принадлежала свекру, была маленькая, карманного формата книжечка, написанная незнакомым языком, и даже буквы в ней были непонятные. Мария отнесла ее библиотекарю, очень образованную и начитанному сеньору.

– Я думаю, это болгарский язык, – ответил тот, внимательно просмотрев несколько страниц из книги-малютки, – определенно болгарский.

– Значит твой отец – болгарин? – спросила она вечером Стефано за ужином.

– Может, и болгарин, – согласился тот, – я спрашивал его, когда был ребенком, кто он, откуда и где живут мои вторые дедушка и бабушка. Отец отвечал всегда, что он – человек мира, и той страны, откуда он, больше нет и никогда не будет, а дедушка и бабушка у меня живут в Падуе, мама возит меня к ним, а других у меня нет, потому что они умерли, когда отец был еще ребенком.

Когда Европа стала единой и даже у них в Мирано появились крикливые смуглые люди с плохими зубами и кривыми ногами, которые и оказались болгарами, Мария поняла, что старый библиотекарь что-то напутал, это не болгарский язык, и отец ее Стефано точно не был болгарином.

Мария стеснялась спрашивать у свекрови, где и как она познакомилась со своим мужем, а Стефано был на редкость не любопытен в отличие от своей жены.

– Ну разве тебе было не интересно узнать? – спрашивала она его.

– Это их дело, – только и отвечал тот, – главное, что они познакомились и родился я.

– А ты любил своего отца?

– Конечно. Любил, но немного стеснялся. Он был уже очень пожилой, когда я родился. Не играл со мной в футбол, не бегал, а больше сидел в кресле или мастерил что-то по дому. Он и не работал уже, как я помню.