Анастасия Логинова - Незнакомка с родинкой на щеке

– Как думаешь, может, теперь она сама уволится? – не разделил он моей радости.

– Тише! Услышит, нехорошо будет…

Я подошла к двери и, не дыша, приоткрыла – Катюша с той же невозмутимостью удалялась в судомойную и уже закрывала за собой. Огромнейший плюс нашей горничной, который перекрывал многие‑многие недостатки: Катя была совершенно нелюбопытна. Ей и впрямь не было до нас дела, ни капельки.

– Ушла, – прокомментировала я.

– Тогда зови снова, пока она не передумала – надобно все же убрать. – А на мой вопросительный взгляд развел руками: – Лида, мне и впрямь следует поработать, но я обещаю, что управлюсь быстро. Не скучай.

– Постой‑ка…

Надо признать, я только сейчас, поняв, что он вот‑вот направится в кабинет, вспомнила о незнакомке и злополучной записке, оставленной на Женином столе.

– Утром, едва ты ушел, к нам заглянула женщина… Искала тебя.

Он нахмурился.

– Брюнетка, совсем молодая. С родинкой на щеке.

– Я не знаю такой, – с сомнением пожал плечами Женя. – Она представилась? Быть может, адресом ошиблась?

– Нет, она искала именно тебя – назвала твое имя.

– Она сама назвала мое имя или согласилась, когда его назвала ты?

Я запнулась, припоминая. И правда… это я уточнила у нее, ищет ли она Евгения Ивановича, а незнакомка лишь подтвердила. Когда я счастлива, то становлюсь глупой как пробка… Разумеется, следовало настоять и выпытать, кто она такая, а не выдавать всю подноготную об Ильицком!

– Должно быть, действительно ошиблась, – заключил по моему растерянному взгляду Женя. – Или, если она, говоришь, совсем молода, вполне возможно, что это одна из моих вольных слушательниц.

– Вольных слушательниц?

– Да. Я ведь упоминал, что с недавних пор университету предписали допускать на лекции и девиц – вольными слушательницами. Такая глупость… Я даже с руководством ссорился. Зачем, скажи мне, этим девицам история Балкан?

Я давно уже уперла в бока руки, глядела на Ильицкого из‑под бровей и ждала, когда же он намекнет, что удел женщины – это Kinder, Küche, Kirche, Kleider 3 3 Дети, кухня, церковь, наряды ( нем. ) – расхожее выражение, приписываемое кайзеру Вильгельму II Гогенцоллерну и определяющее круг интересов женщины того времени. . У меня много чего имелось сказать по этому поводу.

Ильицкий же, видимо, мой взгляд разгадал и выставил, будто защищаясь, руки:

– Нет, я вовсе не имею в виду, что девицам не нужно образование! Но смешанное обучение – это чушь собачья и ни к чему хорошему не приведет. На занятиях балаган! Студенты лектора не слушают, то и дело отвлекаясь на этих смазливых пигалиц. А девицы… дай бог, если хотя бы треть их явились действительно за знаниями! Вот намедни как раз выгнал двух таких, велел на мои лекции больше не ходить. Так они домой ко мне заявились?! Хороши…

– Девица приходила всего одна, – поправила я, вспоминая, как она себя вела и что говорила.

Одета незнакомка была, пожалуй, излишне броско для вчерашней гимназистки. Так, быть может, Женя за то ее и выгнал? Мне внезапно сделалось легко, будто груз с души упал.

Расчувствовавшись, я даже вновь подалась к Ильицкому, обвивая его шею руками:

– И много у вас там смазливых девиц?

– Хватает.

– А умниц?

– Тоже есть парочка.

Он охотно обнял меня, привлекая к себе и, очевидно, снова забывая о своих бумагах.

– А таких, чтобы и умница, и симпатичная?

Ильицкий сделал вид, будто задумался. Но потом решительно покачал головой:

– Мм… пожалуй, нет – я женился на последней.

Женя знал, как доставить мне удовольствие.

На этот раз мы предусмотрительно укрылись в спальне и не забыли запереть дверь.

Проснулась я глубокой ночью – от холода. Вокруг висела тяжелая непроглядная тьма, но я сразу почувствовала, что одна в постели. И даже испугалась – оказывается, я окончательно отвыкла спать одна.

Тотчас, не мешкая, чтобы зажечь свечу, нащупала пеньюар, закуталась в него и, стуча от озноба зубами, направилась искать мужа – сперва в будуаре, потом в гостиной. Оказалось, что свет во всей квартире горит только в Женином кабинете – туда‑то я и поспешила.

Но замерла в дверях, робея войти. Недоброе предчувствие опять терзало меня – я думала о незнакомке и ее треклятой записке.

Привиделись отчего‑то ласковые руки мамы, погибшей, еще когда я была девочкой. Ее вздох и взгляд, смотрящий в такую же густую ночь, как сегодня. Ее слова, сказанные уж не помню по какому поводу: «Боги не любят счастливых, Лиди. Ежели все слишком хорошо, то непременно жди беды».