Далия Трускиновская: Подметный манифест

- Самодержавного амператора, нашего великаго государя Петра Федоровича всероссийского: и прочая, и прочая, и прочая… - прочитал Устин и недоуменно поглядел на обер-полицмейстера.

- Читай, читай!

- «Во имянном моем указе изображено яицкому войску: как вы, други мои, прежным царям служили до капли своей до крови, дяды и оцы ваши»…

Устин замолчал.

- Ты чего это? - спросил Архаров.

- Так помер же великий государь…

- Полагаешь, послание - с того света? Не бойся, вполне с этого, - утешил Архаров.

- И ошибок полно, в словах букв недостает…

- Читай, не рассуждай!

- «… так и вы послужити за свое отечество мне, великому государю амператору Петру Федаравичу, - тщательно выговаривая ошибки, прочитал Устин. - Когда вы устоити за свое отечество, и ни истечет ваша слава казачья от ныне и до веку и у детей вашых. Будити мною, великим государям, жалованы: казаки и калмыки и татары. И каторые мне, государю императорскому величеству Петру Феравичу, винныя были, и я, государь Петр Федаравич, во всех винах прощаю и жаловаю я вас: рякою с вершин и до усья, и землею, и травами, и денежным жалованьям, и свиньцом, и порахам, и хлебныим правиянтам. Я, велики государь амператор, жалую вас Петр Федаравич…»

- Все, что ли? - спросил Архаров.

- Писано в тысяча семьсот семьдесят третьего году сентября семнадцатого числа, - сказал Устин.

- Экая филькина грамота, - заметил Демка. - Рекою жалует, а которой - не сказал. Этак и я кого хошь болотом пожалую.

Архаров усмехнулся, что было понято подчиненными как разрешение обсуждать филькину грамоту.

- Это доподлинный манифест, - сказал Шварц.

- Ты почем знаешь?

- Ваша милость, нарочно такого не наваляешь, - вставил Тимофей. - От всей дури писано!

- Совершенно с тобой согласен, - подтвердил Шварц. - Такое произведение мог изваять только доморощенный гений, не обремененный науками. И не имеющий при себе хотя бы одного доброго советчика.

- Так-то так, но крестьяне у нас тоже не невтоны и не архимеды, - блеснул случайно застрявшими в голове именами Архаров. - Они грамотно написанного манифеста, поди, и не поймут, а такое безобразие - как раз им по зубам.

- Они, стыд сказать, и в церкви половину кондаков и ирмосов не разумеют, куда уж манифест. Манифесты-то редко бывают, а в церковь каждое воскресенье ходят, - подтвердил Устин. - У нас было - батюшка раз прислушался: что-то не то на клиросе поют. После службы подошел, спрашивает мужиков: вы, чада, повторите-ка внятно, чего пели. Ну и вышло - клирошанам петь «крест начертал Моисей», а они выводят «влез на чердак Моисей».

Архаровцы засмеялись.

- Как им понятнее, так и пели. Семнадцатого сентября, Устин? Месяц, стало быть, исполнился сему манифесту. Теперь - что его сиятельство прислал, - Архаров передал Устину записку.

- «Николай Петрович, по последним сведениями, сей злодей, заняв некоторые малые крепости, движется к Оренбургу, имея взять его в осаду, - прочитал Устин. - Извольте вечером быть у меня».

- Оренбург? - шепотом переспросил Тимофей. - Так для того ж армия, поди, надобна?

- Изволю, - буркнул Архаров. - Такие вот филькины грамоты. Бунт, братцы, и нешуточный.

- Оренбург, ваша милость, далеко, - сказал Демка. - У меня там крестный служил, я знаю.

- Ближе, нежели ты полагаешь…

Сказав это, Архаров взглянул на Шварца - и убедился, что немец уже ждал его взгляда.

Как тогда с Волконским, так и сейчас со Шварцем они подумалит об одном: Москва внутренне всегда готова к бунту, а тут еще и повод самый что ни на есть благородный - возвращение государя, коему по закону принадлежит престол.

- Что скажешь, Карл Иванович? - спросил Архаров.

- Мы ныне на пороховой бочке восседаем, - подумав, отвечал немец. - Но, как невозможно съесть жареного поросенка, разом затолкав его в рот, а лишь разрезая на приличные куски, так и не следует видеть в наших здешних возможных пособниках самозванцу некий сплоченный отряд, а разделить их как бы на роды войск, и с каждым управляться особо.

- Ну, давай, дели!

Немец ничего не ответил.

- А ну, кыш все отсюда, - догадавшись, сказал Архаров.

Оставшись вдвоем со Шварцем, велел ему садиться и, упершись локтями в столешницу, изготовился слушать.

- Сие дело о самозванце имеет некое сходство с предыдущим. Но там был у нас французский след, - намекая на шулерскую шайку, сказал Шварц, - а теперь, сударь мой, будет немецкий.

- Твой, что ли? - неловко пошутил Архаров.

- Нет, ибо я себя в обиженных не числю, - преспокойно отвечал Шварц. - Я служу, получаю жалование, службой своей доволен. И я при том не полагаю, будто мне за мою немецкую фамилию должны ежемесячно наградные выдавать.