К Сэнсом - Каменное сердце

Вполне возможно, это был какой-нибудь доморощенный радикал-проповедник — из тех, кого два года назад арестовали бы и бросили в тюрьму, но теперь охотно прощали, поскольку они с пылом пропагандировали войну. Взад и вперед прохаживались городские констебли с жезлами на плечах. Теперь в столице остались только пожилые стражи порядка: всех молодых отправили на войну. Они старательно вглядывались в толпу, словно бы их старческие глаза способны были углядеть в гуще ее французского или испанского шпиона, собравшегося… ну, скажем, отравить продукты на прилавках… А вот продуктов-то как раз было довольно мало, поскольку, как сказал Барак, многое было конфисковано для нужд армии, да еще и последний год выдался неурожайным. Впрочем, один из прилавков был до отказа чем-то заполнен — как сперва показалось моему изумленному взгляду, горкой овечьего помета. Однако, подъехав поближе, я убедился в том, что это были сливы. С тех пор как король разрешил грабить французские и шотландские суда, на прилавки стала попадать уйма всякого странного товара. Я вспомнил состоявшееся весной празднество, когда пират Роберт Ренегар привел в Темзу испанский корабль, полный сокровищ и золота Индии. Невзирая на ярость испанцев, при дворе его принимали как героя.

Атмосфера на рынке в целом была напряженная: обычные спокойные интонации сменились агрессивными, повсюду разгоралось множество споров. Возле прилавка зеленщика толстая краснощекая женщина тыкала одной из новых монет в лицо торговцу, рассерженно потрясая белыми крыльями чепца.

— Да шиллинг это! — вопила она. — Видишь, на нем нарисована голова его королевского величества!

Усталый зеленщик уперся руками в прилавок и наклонился вперед:

— Твой шиллинг наполовину медный! И стоит он восемь пенсов на старые деньги, если на то пошло! И нечего возмущаться, не я же это придумал! Не возьму я у тебя эту монету, и точка!

— А где, интересно, мне взять другие? Моему мужу заплатили такими за работу! А ты совсем совесть потерял: требуешь пенни за кошелку этой дряни! — Схватив небольшой кочан, покупательница потрясла им в воздухе.

— Бури не дали созреть урожаю! Ты что, не слыхала? И хватит тут орать перед моим прилавком! — Теперь уже кричал и сам торговец, к общему восторгу обступивших место события оборванных ребятишек и тощей, заливавшейся громким лаем собачонки.

Женщина швырнула кочан обратно:

— За такие деньги я найду капусту получше!

— Ну, за эти дерьмовые гроши тебе вообще ничего не продадут!

— И почему всегда страдают простые люди, — проговорила краснолицая уже тише. — Дешевого в этой стране — только наш труд!

Она отвернулась, и я заметил в ее глазах слезы. Собачонка увязалась за несостоявшейся покупательницей, громко тявкая и прыгая возле ее оборванной юбки. Оказавшись как раз передо мной, женщина попыталась пнуть псину. Бытие, встревоженный ее движением, сделал шаг назад.

— Осторожнее, матушка! — окликнул я расстроенную даму.

— Вот еще писака-адвокат! — переключилась она на меня. — Горбатая пиявица в судейской мантии! Вот уж у кого семья точно не дохнет с голоду! Пожили бы с королем вашим бедняками, как все мы!

Потом, осознав, что ляпнула лишнего, женщина огляделась, однако констеблей поблизости не обнаружилось. Тогда она направилась прочь, хлопая пустой сумкой по юбке.

— Тихо, малыш, — обратился я к коню и вздохнул.

После всех прошедших лет оскорбления по поводу моего нынешнего благосостояния торчали в моем чреве, как острый нож, однако одновременно служили и поводом для смирения. Хотя, подобно прочим джентльменам, я должен был платить налоги, у меня еще оставалось достаточно денег на еду. Ну почему, подумал я, народ смиряется с тем, что король хочет выжать нас всех досуха? Ответ, конечно, гласил, что пришедшие сюда французы обойдутся с нами еще более жестоко.

Я миновал Птичий двор. На углу улицы Трех Иголок слонялась без дела группа из полудюжины подмастерьев в синих балахонах. Запустив пальцы за пояса, они грозно поглядывали по сторонам. Проходивший мимо констебль оставил эту компанию без внимания. Подмастерья, прежде докучавшие властям, теперь превратились в полезных наблюдателей, способных выявлять иноземных шпионов. Такая же вот банда юнцов разгромила дом Гая. Вновь покидая городскую черту через Бишопсгейт, я с горечью подумал: как знать, еду ли я в сумасшедший дом или, напротив, выезжаю из такового?

Я познакомился с Эллен Феттиплейс два года назад, когда посещал одного своего клиента, юношу, который вследствие религиозной мании угодил в Бедлам. Поначалу Эллен показалась мне нормальнее всех остальных. Она исполняла обязанности по уходу за некоторыми из своих собратьев-больных, обращаясь с ними с мягкостью и заботой, и ее уход, безусловно, сыграл свою роль в том, что клиент мой в конце концов выздоровел. Познакомившись с природой ее болезни, я с удивлением узнал, что женщина эта «пребывает в полнейшем ужасе перед выходом из стен Бедлама». Я сам был свидетелем того, какой дикий, сопровождавшийся истошными криками испуг вдруг овладевал бедняжкой, когда ей предлагали просто переступить порог больницы. Я проникся к Эллен сочувствием, особенно когда узнал, что она была помещена в Бедлам после того, как на девушку напали и изнасиловали ее около родного дома в Сассексе. С тех пор прошло девятнадцать лет: тогда ей было шестнадцать, а теперь уже исполнилось тридцать пять.