Никлас Натт-о-Даг - 1795

Кровь ударила Карделю в лицо, перехватило дыхание.

— Я не желаю ей зла.

Он набрал горсть почерневшего снега и растер горящий лоб и шею. Немного успокоился.

— Не ты один хочешь расплатиться с долгами.

Старик помолчал, долго размышлял, стараясь оценить слова Карделя, потом коротко кивнул:

— Помню я ее. Хотел бы помочь, но… заноза до сих пор сидит. Знаешь, сколько ртов на плечах? Сами еле перебиваемся. Каждый должен делать свое, иначе не выживешь. Скоро и от меня проку не будет. Что ж… скорее утоплюсь, чем буду сидеть у других на шее. Но я рад, что ты пришел. Может, хоть теперь чем-то ей помогу.

Он пожевал губами и сплюнул. Слюна все еще желтая от табачного сока. Кардель опять протянул ему кисет. Старик благодарно кивнул и отрезал еще кусок.

— На следующий день после пожара. Колокола всю ночь трезвонили. Зарево-то мы видели, и что ж теперь… у вас, сухопутных, свои беды. Ваши беды — не наши беды, а наши — не ваши. Пришло утро, дым помаленьку рассеялся, а она так и сидит на берегу. Точно как ты сказал: светленькая, одежка черная от копоти.

Он кивнул в сторону полощущей ветви в воде плакучей ивы. Совсем недалеко, сто локтей. Не больше.

— Вон там и сидела. Может, и двигалась, но вроде и нет. И на следующее утро: глядим, а она так и сидит. Послали детей спросить, как и что — ни слова. Как каменная. А что мы? Оставили ее в покое, что ж еще… Лучше не знать, что с ней не так, почему она людей не замечает. А я сидел, точно вот как сейчас сижу, и вот что я тебе скажу: за три дня она и пальцем не шевельнула. Лицо все в саже, только белые полоски от слез, отсюда видно было.

— А дальше?

— А дальше пришел какой-то мальчуган. Лет десять, ну, двенадцать, это от силы. Что-то там он ей говорил, потом уселся рядом. Может, знакомая, откуда мне знать. Потом взял за руку и поднял. День был ясный, как сейчас помню. Повел ее под ручку, будто кавалер какой. А куда пошли — тут и соображать нечего. — Он кивнул в сторону Города между мостами.

Отсюда, в осаде ледяных таранов и катапульт, город выглядел довольно жалко. Шпили церквей вздымались в небо, как руки в мольбе о помощи.

— Теперь ты знаешь все, что знаю я. Больше мне сказать нечего. Не мешай. Держать огонь в узде — занятие не хуже, а может, и важнее других. Но ты и сам это знаешь, судя по твоей физиономии.

Настойчивый стук вытолкнул его из беспорядочного сна.

Эмиль Винге встал и пошел к двери. Мальчишка-посыльный из дома Индебету. Наверняка незаконный сын кого-то из полицейских. Или кто-то сжалился над уличным бродяжкой, дал пару рундстюкке — тоже не исключено.

Светлые волосы взлохмачены, вряд ли мыл голову за последние пару месяцев. Одет не по погоде, под носом — хрустальная вожжа соплей. Видно, что обрадовался поручению — бег помогает согреться.

— За вами послали. Ждут в Топорном переулке.

— Погоди пять минут… впрочем, нет, незачем тебе ждать. Беги назад, скажи, сейчас приду.

Винге зажег свечу. Пришлось несколько раз покачать вправо-влево часы Бьюрлинга, чтобы крошечные бриллиантики на циферблате поймали свет. Начало шестого. Сырое утро, занятое не столько своими весенними обязанностями, сколько воспоминаниями о прошедшей зиме.

Оделся, набросил пальто и спустился в переулок. Темно, еле-еле светит один-единственный фонарь — остальные уже высосали ночной рацион масла и погасли. Город между мостами по-прежнему не принимает его всерьез. Хотя он и научился кое-как разбираться в паутине переулков, то и дело приходится останавливаться на развилке и вспоминать: а дальше как? Направо? Налево? Он уже давно обнаружил: самый лучший ориентир — Мушиный парламент. Если запах есть — значит, ветер южный. Нет запаха — северный. А сегодня, как назло, — холодно, но ни ветерка.

В Топорном переулке его уже ждали констебль и с ним еще двое. Эмиль одного из них видел и раньше, но попытка вызвать в памяти имя окончилась полным провалом. Наверняка растерянность отразилась и на физиономии. Второго видел впервые.

— Юханссон. Мортен Юханссон.

Констебль шагнул вперед. Его подручные, должно быть, такого низкого ранга, что и представляться не должны. Но умеренно уважительные взгляды бросать не забывают. Перешептываются о чем-то. За глаза они называют его Привиденьице. Брата называли Призрак дома Индебету, значит, сам он у них числится рангом ниже. Так, наверное, смотрят на только что заболевшего чумой буржуа.

Он повернулся к их начальнику.

— Посмотрите, господин Винге. — Он показал в сторону.