Александр Беляев - Покушение

— Петренко-то как отличился. А!

— Слышал. Каждый раз как по ножу ходим. А ты представляй, представляй к поощрению. Не жди приглашения, — сказал Ефремов. — Ну а что думаешь делать с теми, кто в Костроме?

— Полагаю, что им тоже пора предъявлять счет.

— Когда?

— Теперь уже ждать нечего. Значит, сегодня же.

— Давай команду, — санкционировал Ефремов.

Он сделал небольшую паузу и уже другим тоном добавил:

— А ведь был бы на ногах, наверное, сам бы в Кострому съездил?

— Пожалуй, — согласился Круклис. — Довелось в девятнадцатом году иметь дело с отцом, любопытно было бы взглянуть и на дочь. Враг достойный. Ну да побеседуем уже здесь…

Но увидеть Баранову Яну Францевичу не удалось. И виной тому стала сама Баранова. Впрочем, события развивались так. Трушина сняли прямо с поезда, едва он возвратился в Кострому из очередного рейса. Он был страшно перепуган случившимся, совсем пал духом и всю дорогу пытался доказывать сопровождавшему его вместе с конвоем сотруднику НКГБ, что ни в чем не виноват. Что никого, кроме Барановой, не знает и в глаза никогда не видывал. А Барановой, ну так уж получилось, хотел помочь, вот и все…

— Попросила, понимаете, письмишко забросить… Ну, заплатила, само собой разумеется, маленько… Так разве жалко доброе дело сделать?.. Все возят… Нешто я один… — жалобно канючил он.

При аресте у Трушина изъяли письмо, которое он должен был переадресовать Барановой. Трушина заставили написать на конверте все, что в таких случаях полагалось, и сами отвезли письмо на главную почту. Конечно, можно было арестовать Баранову и у нее дома, и просто на улице. Но решили взять ее с поличным. Накануне Баранова уже наведывалась на почту. Но ушла ни с чем. Сегодня она должна была прийти снова. И она пришла. Предъявила паспорт и получила письмо. Взглянула на конверт, узнала почерк отправителя и сунула письмо в сумочку. И тут к ней подошли два милиционера, и один из них вежливо, чтобы не вызывать излишнее любопытство у окружающих, задал весьма трафаретный для таких случаев вопрос:

— Вы Баранова?

— Да, — спокойно, но несколько удивленно ответила она.

— Мария Кирилловна?

— Правильно. А в чем дело?

— У вас просрочена временная прописка.

— Знаю. Я уже получила разрешение на ее продление. Но почему вы говорите мне об этом здесь?

— А уж это пусть вам наш начальник разъяснит, — ответил милиционер. — Попрошу пройти в служебную комнату.

Баранова хотела сказать что-то еще, даже круто повела плечом, чтобы ее не касались, но непреклонность сотрудников милиции выглядела настолько очевидной, что она повиновалась и пошла, куда ей указали. В служебном помещении находились несколько человек, в том числе капитан с погонами сотрудника Наркомата госбезопасности и две женщины в милицейской форме.

— У вас паспорт с собой? — взглянув на Баранову, спросил капитан.

— Он всегда со мной, — ответила Баранова и полезла в сумочку. — Вот он, пожалуйста.

Капитан раскрыл паспорт, прочитал:

— Баранова Мария Кирилловна… Вы арестованы, гражданка Баранова, — четко проговорил он.

— Я? — широко раскрыла глаза Баранова. — За что? За просрочку прописки? Но это же…

— Вы арестованы органами государственной безопасности за шпионаж в пользу врага.

Баранова отшатнулась, строго взглянула на капитана и предупреждающе проговорила:

— Это неуместная шутка, товарищ капитан. И вам придется за нее отвечать.

— Не придется. Вот ордер на ваш арест, — ответил капитан и протянул бумагу Барановой.

Она прочитала написанное на ней и стиснула зубы так, что на щеках у нее обозначились тугие желваки.

К ней подошли женщины в милицейской форме и обыскали ее. Она не сопротивлялась. Но смотрела на всех с каким-то нескрываемым отчуждением, будто все происходящее не имело к ней ни малейшего отношения. У нее отобрали сумочку. Но никто при этом не обратил внимания на изящную бутоньерку, искусно вшитую в лацкан ее пиджака.

Потом Баранову посадили в машину и повезли в управление. Когда машина заехала во двор здания, где помещалась эта организация, Баранова вдруг вздохнула.

— До чего же я всех вас ненавижу, — негромко сказала она и, мгновенно приподняв лацкан, раздавила бутоньерку зубами.

Сидевший рядом с ней сотрудник с силой попытался вырвать лацкан у нее изо рта. Но цианистый калий уже сделал свое дело…

Так закончилась операция, которую РСХА готовило более года.

Тринадцатого октября 1944 года в двадцать три часа Москва салютовала двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трехсот двадцати четырех орудий доблестным войскам 3-го и 2-го Прибалтийских фронтов, освободившим от фашистских захватчиков столицу Латвии Ригу. Но Крукликс этого не видел. Он в это время долечивался и отдыхал в одном из подмосковных клинических санаториев. Клавдия Дмитриевна с единодушного согласия начальства Яна Францевича, как сам он охарактеризовал ее действия, «использовала свое служебное положение и без разговоров упрятала его туда, едва он поднялся с госпитальной койки». При этом ему было обещано, что все долечивание продлится не более двух недель. Но истек этот срок, и его в безапелляционной форме продлили ровно настолько же. А потом и еще наполовину. Круклис приуныл. Однако в начале декабря в санаторий неожиданно приехал Ефремов. Он нашел Круклиса в дальней беседке заснеженного сада и, дружески облобызав, проговорил с напускным недовольством: