Сергей Булыга - Сибирское дело

Но даже не кричалось. А кам опять схватил ножи за рукояти и, продолжая плясать, теперь с каждым кругом всё приближался и приближался к Маркелу, и всё размахивал ножами, размахивал, вверху, было слышно, колотушка била в бубен, Маркел стоял столбом с саблей в руке, кам подскочил к нему, замахнулся ножами, татары опять дружно вскрикнули…

Но с Маркела вдруг как колдовство свалилось! И он рубанул кама саблей! Чуть надвое не развалил! Ну, ещё бы, сабля-то какая! Кам упал на землю и залился кровью. Стало тихо. Потом сверху, с неба, упал бубен, за ним колотушка. Кам корчился, плевался кровью и что-то хотел выкрикнуть, но у него не получалось. Маркел смотрел на кама и молчал. Татары вразнобой шушукались: «Шайтан! Шайтан!» Бикеш, стоявший впереди татар, вертел головой туда-сюда, наверное, искал кого-то…

И тут первым опомнился Яков, схватил Маркела за рукав и, ничего не говоря, потащил его за собой прочь с поляны. Сначала они просто шли, потом побежали, а татары всё стояли на полянке и не знали, что им делать с камом – так это было, наверное.

Бежали они тогда долго. Луны из-за деревьев видно почти не было, земля после дождя скользила. Маркел прижимал саблю к груди и думал, только бы не уронить. А больше ни о чём не думалось – ни о болване, ни о каме-колдуне, ни о татарах, ни даже о том, чья это сабля и что будет Маркелу за то, если он вернёт её в Москву. Бежал – и всё, старался не отстать от Якова.

Потом лес кончился и началось болото. Яков побежал прямо в него, Маркел побежал за ним следом. В болоте оказалась тропка, бежать по ней было удобно. Небо начало светлеть, и стало видно, что болото здесь очень большое, без края, но в одном месте темнел лес. Вот они к этому лесу и бежали.

Пробежав примерно полпути, Яков остановился, подождал Маркела и сказал, что надо делать привал. Маркел, тяжело дыша, сразу сел на кочку, положил саблю себе на колени и начал её осматривать. Сабля по всем приметам была настоящая, царская: ножны и черен хоз серебряный, чеканен; по обе стороны от черена слова татарские и травы золотом. Да это же, думал Маркел… И ничего не думалось, а просто голова горела! Маркел опять смотрел, смотрел на саблю, просто не мог глаз отвести!..

Потом, опомнившись, привстал, прислушался, ничего не услышал и настороженно спросил:

– А что татары?

– Ничего, – насмешливо ответил Яков. – Небось наложили в порты, когда ты кама ухайдакал. И саблю унёс! Что они теперь Кучуму скажут? А как умалчивать?

Маркел провёл рукой по сабле и сказал:

– Мне было велено вернуть саблю и пансырь. А у меня только сабля.

– В другой раз придёшь, возьмёшь и пансырь, – сказал, усмехаясь, Яков. – А пока хотя бы саблю донести.

А и верно, подумал Маркел, и спросил:

– Где это мы сейчас?

– Это Толбосе-бурен, болото, – сказал Яков. – Я эти места знаю хорошо. Меня Бикеш прошлой зимой через это болото вон в тот лес за дровами гонял, я тут все кочки изъездил. А вот туда, – он показал, – через тот лес и дальше налево, будет тропа, про которую я тебе говорил, да ты не слушал, а по той тропе мы выйдем к Иртышу, к Вагай-аулу, его зимним жилищам. Там сейчас нет никого. А лодки есть! Мы возьмём одну и поплывём…

– Куда?

– Домой, куда ещё! – сердито сказал Яков и вздохнул.

А Маркел подумал: это верно, дома ничего хорошего его не ждёт. Ну да и здесь с него с живого шкуру снимут. И тоже вздохнул.

– Хватит, вставай, – сказал Яков. – А то уже светать начинает.

И они пошли дальше. Пока шли до леса, совсем рассвело и показалось солнце. Вошли в лес, напились из криницы, дальше ещё прошли, и там Яков показал землянку, в которой он зимой, бывало, останавливался. А теперь он только залез туда, достал горшок крупы, они её сырьём поели, запили водой. После Яков вытащил кусок рогожи, Маркел увернул в неё саблю, чтобы было неприметно. А так на всякий случай у него был нож, который ещё на первом кладбище дал ему Яков. А теперь Яков взял себе второй из тайника под лежанкой.

– Хороший нож, – сказал он про него. – Ещё со службы, из дома. И это всё, что у меня от Можайска осталось.

– А остальное где? – спросил Маркел.

– Где-где! – передразнил его Яков. – У Ермака спроси!

– А что Ермак?

– А то! Когда мой брат Максим умер…

Тут Яков сбился, поморщился, немного помолчал и начал снова:

– Ну, это когда Ермак ушёл на Карачин-остров со всеми харчами, а нас оставил в Кашлыке, и мы там за зиму почти что все от голода померли… И вот весна пришла, а подмоги из Москвы нам нет! Что делать? Два десятка нас всего осталось, чуть живых. И мы позвали Ермака к себе. И он пришёл. Мы открыли ворота, вышли, вытащили весь наш огненный запас, а это семь пудов пороху и три мешка пуль, и вот стоим, ждём. И нас на ветру качает! А он крепкий такой, кряжистый, вышел вперед всех своих, на нас хитро поглядывает, спрашивает: «Вы кто такие?» Но мы уже учёные и отвечаем: «Мы твои братья-товариство, здоров будь, атаман хороший!» А он опять усмехается и говорит: «Какие же вы братья и какие вы товариство, когда вы в царских шапках и в царских кафтанах?!» «Так, – говорим, – а в чём нам ещё быть, когда нас так одели?!» «А мы вас переоденем! – говорит Ермак. – А ну снимайте это всё!». А своим командует: «А вы несите!» Ну и что? Сняли мы своё стрелецкое, подбежали ермаковы люди и подожгли его. А нам раздали другое – поношенное, конечно, старое, татарское, только одно название что казачье. Вот так от всего нашего стрелецкого вида только одни бердыши и остались. И так мы и проходили с бердышами всё то лето, и в тот поход на Атбаш мы пошли с бердышами, и в ту последнюю ночь я тоже с бердышом стоял. Пищаль и бердыш, как положено. Нас казаки так и дразнили: бердыши. А мы не обижались. Разве что… Ну да и ладно! Не до этого всего сейчас. Вставай!