Юлия Яковлева - Небо в алмазах

До Зайцева понемногу начало доходить. А вдова уже вещала, как впавшая в транс пифия:

– …Не позволяла никому увидеть таинство. Пока сама не выйдет к миру. Не ослепит его своим искусством.

– Она что, собиралась снова сниматься в кино?! – изумился – уже не от имени мильтона-простачка, а от себя самого – Зайцев.

Вдова-маникюрша всплеснула холеными ручками, едва не выронив из рукава платочек:

– О чем же я вам который час толкую!

Зайцев и Самойлов переглянулись.

Свидетели, то бишь соседи убитой, приходили, говорили, уходили, один за другим, точно как их вызывали, вовремя – ни один не опоздал. Ни один не отмалчивался. Но и не лез откровенничать. Отвечали на вопросы. Не слишком охотно, но и не запираясь. Статисты, которых вдруг вытянули на первый план. Они жмурились от непривычного света. Но не терялись в декорации следовательского кабинета.

Лысеющий мужчина сидел прямо, не касаясь спинки стула. Но напряжения Зайцев не заметил. Лишь спокойное желание оказаться полезным, с которым тот посматривал на них с Самойловым через стол. Зайцев мысленно заполнил графу «особые приметы»: не имеются. Голос у этого свидетеля был под стать – спокойный и без примет.

– Конечно, я знал. Мы все знали. Мы давно и благоговейно ждали ее… – он чуть склонил голову, – …триумфального возвращения.

Зайцеву не пришлось особо напрягать память, сверяясь со списком соседей – свидетелей, а возможно, и подозреваемых. Фамилия у лысеющего мужчины была самая простая: Петров. А служба соответствовала внешности и имени: механик.

– Мы это кто?

– Ее ближайшие, верные поклонники, – с достоинством ответствовал тот.

– И много вас таких? Ближайших… Которые знали?

«Черт его знает. Какой он механик», – вдруг подумал Зайцев: многие «бывшие» подались в такие вот профессии – механик, счетовод, чертежник, билетер. Одни – потому что закрыт путь к советской работе по специальности. Другие – чтобы меньше с советской действительностью соприкасаться: деньги небольшие, но верные, и голова свободна.

– Вся квартира.

– Какая квартира? – На миг Зайцеву показалось, что среди вызванных на допрос соседей затесался посторонний.

Петров вытаращился.

– Наша.

Зайцев почувствовал, как мир медленно, но верно съезжает со своей оси.

Самойлова, похоже, обуревали подобные чувства. Он принялся теребить бакенбарду.

– Соседи? – уточнил.

– Поклонники и помощники, – обернулся к нему и веско поправил Петров. – Великой артистки.

– И давно вы – это… помогаете… Помогали покойной.

– Она жива, – надменно ответствовал Петров.

«Я с ними скоро сам на Пряжке окажусь», – промелькнуло у Зайцева. Петров даже не запнулся:

– …Ее искусство живо, пока жив кинематограф.

– Это да. Несомненно, – поспешил согласиться Зайцев. – Вы как давно в квартире вместе живете?

– С тех самых пор, как уплотнять начали… Уплотнять – ее! Разве не понятно: артистке нужно уединение! Свой мир. В тиши и покое взращивать зерно…

«И этот про уединение и взращивание». Зайцев перебил:

– Какое совпадение интересное. Все соседи – и все поклонники.

– Это не совпадение.

– Как так?

– Мы стали соседями, потому что были… и есть! – с вызовом поправился он. – Ее поклонники.

– Что, все одиннадцать комнат? – врезался в беседу Самойлов. По лицу его было видно, что мысль о Пряжке – главной психиатрической лечебнице Ленинграда – пришла и ему.

– Как же это так вышло, товарищ Петров? Только не говорите, что вас всех свели случай и зов искусства.

– Нет, – не стал спорить Петров. – Она сама пригласила нас жить в ее квартире.

– Варвара Метель?!

– Когда начали… – Он с отвращением выговорил: – …уплотнять. Она не стала дожидаться, пока ей подселят неизвестно кого. И пригласила избранных. Самых верных. Самых близких. Некоторых, впрочем, я бы на ее месте и на пушечный выстрел не подпустил, – быстро добавил он. – Но решения Варвары Николаевны не оспариваю. Принял как есть. Я поклялся себе, что сделаю все, что в моих силах, чтобы оберегать ее покой.

Сейчас Зайцев бы совсем не возразил, если бы Самойлов встрял с вопросом. Лишним. Ошибочным. Любым. Но и Самойлов, похоже, онемел.

Зайцев шумно выпустил воздух: пуффф.

– Хорошо… Ладно.

«Самое время твердо встать на землю. Факты. Только факты».

– Вы ничего подозрительного не слышали… той ночью?

Петров презрительно оттопырил губу.

– Я паладин ее искусства. Но это не дает вам повода считать меня хлюпиком. Я георгиевский кавалер. Вы хотели сказать – в ту ночь, когда она умерла? Слышал ли я, как ее убивали? Если бы я слышал, ее бы не убили, – горько выговорил он. – Я не слышал ничего. Я спал.