Донато Карризи - Женщина с бумажными цветами

Мало того что его бросили, он до сих пор так и не понял, что он сделал плохого.

– Не могу принять, что некоторые вещи необратимы, – сказал доктор. – Никогда не пойму, это сильнее меня. Я все надеюсь, что есть хоть маленький закоулок, где будет возможность что-то исправить или изменить.

Пленный сделал последнюю затяжку:

– Даже когда нам кажется, что истории закончены, они тайком продолжаются. Может, мы и сами того не знаем. Они текут, как подземные реки. А потом вдруг выходят на поверхность нашей жизни.

– Так, значит, история Гузмана закончилась не так?

– Осталось досказать самую малость.

Якоб Руман посмотрел на часы:

– Да, но нам надо поспешить.

Не так это легко. За три года Дави ни словом не обмолвился о письме, которое прислал Гузман после того, как исчез. А Исабель его ни о чем не спрашивала.

Тогда Дави, коллекционер по природе, принялся коллекционировать Исабель. В день по мысли, в день по воспоминанию. Ее руки. Ее улыбку. Каждый раз понемногу. Не спеша.

Бывали моменты, когда ему казалось, что Гузман издали за ними тайком наблюдает. Но тому не было доказательств.

В декабре 1911 года Исабель решила поехать в Америку. Дави всячески поощрял эту затею.

– К новой жизни, – говорил он.

А он присоединится к ней потом, может быть, в апреле. И в этой новой стране – далеко – он сделает ей предложение.

Вечером накануне отъезда Исабель, в темноте и тишине огромного дома, предстала перед Дави абсолютно обнаженной. И перед тем как поцеловать его, она трижды сказала ему «да»: «да» – в настоящем, «да» – в будущем и «да» – в молчании о прошлом.

А потом задала вопрос.

Дави уже понял, что есть на свете одна вещь, которую он никогда от Исабель не получит. И это не любовь. Ее любовь у него уже была. Он не получит ее боль, ее печаль. И на это не хватит никаких четырех месяцев разлуки.

И понял он это после простого, обыкновенного вопроса:

– Дави, что там было в письме?

– Имя.

– Какое имя?

– То, что он выбрал, чтобы назвать безымянную гору, если, конечно, ее найдет.

– И что за имя?

– Исабель, – сказал Якоб Руман.

Пленный кивнул:

– Особенность ситуации заключалась в том, что для Гузмана главным было не найти саму гору, которой следовало дать имя, а найти правильное имя для этой горы.

– И Исабель уехала в Америку?

– Отплыла на корабле из Гавра тридцать первого декабря тысяча девятьсот одиннадцатого года.

– А четыре месяца спустя, чтобы ее догнать, Дави сел на «Титаник»?

Пленный коротко ответил:

– Да.

Некоторое время оба молчали, ибо мысли обоих в выражении не нуждались.

Молчание нарушил Якоб Руман:

– Вы с самого начала все точно рассчитали. Вчера было четырнадцатое апреля, сегодня пятнадцатое, нынче ночью четвертая годовщина кораблекрушения. Эту историю вы мне рассказали только потому, что я вам сообщил про свой день рождения. Иначе вы и мне ничего бы не сказали.

– Совпадение мне показалось весьма заманчивым. А вы не находите?

– И вы выбрали именно это место, именно Монте-Фумо, Дым-гору, чтобы прийти сюда и умереть… Все одно к одному, как в любой истории, выверенной до совершенства.

– Совершенных историй не существует, особенно во время войны. Тут уж не до выбора, – спокойно сказал пленный.

Он подался вперед, чтобы Якоб Руман мог разглядеть его лицо.

– Я собрал себе в коллекцию столько жизней, сколько вы и представить себе не сможете. А теперь могу потерять свою собственную, сделав такой выбор… Умереть посреди смерти… Нельзя упустить случай и не воспользоваться такой иронией судьбы.

– Значит, решено, и вы дадите себя расстрелять.

Якоб Руман не спрашивал, он утверждал и был при этом разочарован и разозлен.

– Тогда для чего вы рассказали мне эту историю?

– Я последний из аэдов! – с иронией отозвался пленный, подняв палец к небу.

– Однако вы мне пока не сказали, каким образом познакомились с Гузманом.

Этим намеком он немного разрядил обстановку.

Пленный усмехнулся, но выдержал взгляд доктора и полез в карман.

– Тут понадобится долгий табачок.

И он вытащил сигару, которую явно держал про запас.

– Нет, это не та, что досталась от Рабеса, она ведь не обернута в серебряную бумагу, – весело заметил он. – Но здесь, наверху, какая разница?

Он разломил сигару и протянул половину Якобу Руману.

Доктор заколебался.

Итальянец вдруг посерьезнел:

– Доктор, вы единственный друг, который у меня остался. Прошу вас, не отказывайтесь.