Ипполит Рапгоф - Сонька Золотая Ручка [Жизнь и приключения знаменитой авантюристки Софии Блювштейн. Роман-быль]

— А не прогуляться ли нам, граф? — шепотом предложила Софья Владиславовна.

Тот с радостью согласился. Ему до смерти хотелось набить морду наглецу-поэту, и он едва себя сдерживал. В ста метрах от пикника кроны деревьев, склоненные к реке, образовывали шатер.

— Наконец-то мы одни, — грудным шепотом произнес граф и с этими словами взял руки Софьи Владиславовны.

— Да, тут нас никто не видит, — поощрила она.

Граф воспламенился. Долго сдерживаемая стремительность пылкой натуры теперь не знала удержу. Он схватил ее в объятия, целовал, нашептывая:

— Милая, дорогая, я вас люблю.

Софья Владиславовна успела соскучиться по мужским ласкам и теперь с жаром отвечала на поцелуи графа.

— Ты меня любишь? — спрашивала она между поцелуями.

— Конечно. Что за вопрос? Люблю безумно.

— И я тебя люблю.

— Хочешь быть моей женой? Я считал бы себя самым счастливым на свете.

— Об этом надо подумать, — заявила она.

Граф слегка нахмурился, отвернулся, закурил.

— Ну, чего надулся? Разве такие вопросы моментально решаются? Ведь это вопросы жизни, — оправдывалась театрально Софья Владиславовна.

— Значит, ты меня не любишь, — надув губы, твердил он.

— Ах, какой ты чудак! Мы с тобой только сегодня познакомились.

— Нет, я знаю, в чем дело — я очень беден.

Софья Владиславовна метнулась в его объятия и начала успокаивать:

— Если ты беден, то я не нищая. У меня есть сбережения — наследство от матери. Первое время проживем, а потом у тебя будет практика. Как у юриста. А медицину ты бросишь.

Эта перспектива улыбалась графу. Ему до смерти надоели и анатомический театр, и богема, а главное — непроглядная бедность.

Он уже мечтал, как при помощи средств жены займет почтенное положение в обществе. Родные снова отнесутся к нему с должным уважением, и он, собравшись с духом, начнет процесс против двоюродного братца, присвоившего его часть наследства.

— Так ты согласна?

— Ну, хорошо, согласна, — после некоторой паузы ответила хитрая Сонька.

— А теперь вернемся — неудобно.

Пикник был в разгаре. Гости были порядком пьяны. Захмелела и мадам Блано. Тут только сказалась настоящая подоплека этой на вид приличной женщины. Она лезла целоваться к молодым людям, позволяла себе с ними нецензурные вольности. Не только в одном разговоре, но даже в жестикуляциях проявлялись экспансивные черты этой жизнерадостной особы.

По дороге большинство кавалеров дремали. Спала молоденькая модистка, которую предательски напоили мадерой. Она приткнулась к мадам Блано и сладко посапывала.

Было уже около десяти часов вечера, когда пароход пристал к пристани. Некоторых пассажиров пришлось долго будить. Софья Владиславовна не села на омнибус, а приняла предложение графа пройтись пешком.

Госпожа Блано пришла в восторг, узнав утром, что ее жиличка в скором времени будет графиней.

Она поздравила Софью Владиславовну, но при этом высказала сомнение чисто материального свойства:

— Ведь у него ничего нет. Простому смертному сам Бог велел биться, терпеть нужду, отказывать себе во всем, но громкий титул графини обязывает. А ну как средств не окажется?

— Я все это учла. У меня есть маленькое сбережение, которое мне переведут из России.

— Ой-ой, скоро же вы проживете эти денежки, а что потом будет — неизвестно.

— Я никогда так далеко не загадываю, — сухо ответила Софья Владиславовна.

Где было парижской мещанке понять ее? Жизнь казалась Соньке широкой Калифорнией, в которой такая масса золота. Она свято блюла принцип Кречинского, уверявшего, что везде есть деньги и надо только уметь их извлечь. И она была убеждена в том, что ей удастся даже из недр преисподней добыть груды золота.

На сравнительно значительную сумму, которой она располагала в данный момент, Софья Владиславовна смотрела как на переходное состояние своих средств. Такая сумма ее не устраивала как основной капитал, и она без сожаления приготовилась потратить ее на обеспечение своего графского достоинства. Но кому она могла раскрыть тайник собственной души?! Не знала она такого человека. Да и при ее скрытности вряд ли бы стала она обнажать душу.

Свидания с графом происходили часто в Сонькиной комнате. Они принимали все более интимный характер. Несколько раз граф даже ночевал у нее.

Нищий поэт, живший за стеной, этот проповедник крайней свободы голого человека на голой земле, высказал вдруг недовольство вольным поведением соседки. Но руководила им зависть. Тонкая стена позволяла ему улавливать даже нежное нашептывание, не говоря о страстных вздохах и стонах.