Наталья Александрова - Призрак черного озера

Барон фон Армист пришел в себя от пронизывающего холода.

Он долго не мог понять, где находится, что с ним происходит.

Ему показалось, что он плывет куда-то в мерно покачивающейся лодке. Над ним, в недостижимой высоте, мерцали холодные незнакомые звезды, время от времени прячущиеся за рваными стремительными облаками.

Вдруг впереди, совсем близко, раздалось короткое, хриплое лошадиное ржание. Это не был Голубчик — голос своего коня барон узнал бы среди сотен других голосов.

Значит, он не в лодке… наверное, в повозке… хотя скорее — в простой крестьянской телеге… ну да, теперь он расслышал натужный скрип несмазанных колес, мерные шаги лошади по промерзлой земле. И еще он почувствовал запах сена и увидел рядом со своим лицом колючую, душистую сухую траву.

Барон попытался приподняться на локте, чтобы оглядеться, но все тело болело, и он, мучительно застонав, снова вытянулся на спине.

— Очухался? — раздался совсем рядом с ним сочувственный женский голос, и над фон Армистом склонилось лицо, закутанное в теплый шерстяной платок. — Лежи, лежи, милок, скоро уже приедем!

— Холодно! — проговорил барон, с трудом припоминая русские слова. — Ошень холодно!

— Само собой, студено! — согласилась женщина и заботливо натянула на него повыше какую-то драную рогожу, прикрыла его сеном. — Ничего, солдатик, скоро ужо приедем! А в избе-то у меня натоплено…

Вдруг откуда-то из темноты высунулась оскаленная волчья морда. Фон Армист вскрикнул, попытался защититься от зверя… и услышал женский смех:

— Да не бойся ты, милок! Это же Полкан мой… Полкан, дурья твоя голова, куда ж ты в телегу заскочил? Напужал солдатика! Беги рядом!

Страшная морда исчезла, и тут же рядом раздался недовольный, обиженный лай.

«Что же со мной случилось? — думал барон, глядя на проплывающие в высоте звезды. — Должно быть, я попал в плен… впрочем меня, по крайней мере, не растерзали волки».

Он снова приподнялся, на этот раз более успешно, и сумел разглядеть, что едет в телеге, нагруженной сеном и запряженной мохнатой крестьянской лошаденкой, по промерзшей речной долине. Рядом с телегой шла, опираясь на суковатую палку, высокая женщина в тулупе и платке, рядом с ней бежала большая лохматая собака, которую он только что принял за волка.

— Ты лежи, солдатик, лежи! — проговорила женщина, обернувшись к нему. — Ты же так расшибся — страх! Хорошо, я тут проезжала да увидала тебя. А то бы сожрали тебя волки…

Только теперь барон вспомнил ужасные приключения минувшей ночи, зеленые волчьи глаза, светящиеся в темноте вокруг костра, бешеную скачку на Голубчике через ночной лес, бегущих по следу волков, страшную смерть Густава Крузенштерна…

Тут же он вспомнил шкатулку с удивительными узорами на крышке и с горечью подумал, что потерял ее и никогда больше не найдет.

В следующую секунду барон испытал чувство жгучего, мучительного стыда: он потерял весь свой отряд, на его глазах ужасной смертью погиб славный молодой офицер, а он думает о какой-то шкатулке!

Но перед его глазами снова замелькали магические спирали на шкатулке, и он вспомнил то удивительное чувство, которое испытывал, погружаясь в их волшебный узор…

Фон Армист подвинулся на своем неудобном, колком ложе, и в его бок уткнулось что-то жесткое. Протянув руку, он нащупал свою седельную сумку. Ту самую сумку, в которой… в которой лежала шкатулка!

Словно прочитав его мысли, женщина, шагавшая рядом с телегой, проговорила:

— Я и котомку твою подобрала. Уж не знаю, что там у тебя, а только ты ее к себе прижимал как дите любимое. Смотрю, сам еле живой, а котомку не выпускаешь…

«Значит, это судьба, — подумал барон, снова опускаясь на сено. — Я связан с этой шкатулкой какой-то мистической связью. Мне самой судьбой предназначено хранить ее».

Вскоре впереди раздались собачий лай, петушиный крик — барон понял, что они приближаются к деревне.

— Вот что, милок! — Голос женщины стал озабоченным. — Я тебя покуда сеном закидаю. А то мужики у нас сердитые, скажут — зачем хранцуза привезла…

— Я не француз, — возразил барон. — Я…

— А мне-то что за дело? — перебила его женщина. — По мне, солдатик, что хранцуз, что немец, что поляк — все люди, все солдатики, все горе горькое на войне мыкают! Вот Кузьма мой как ушел пять лет назад на Параскеву, так и не видала его с тех пор, ни словечка от него, ни весточки. Так, может, тоже где сейчас лежит пораненный, и какая-нибудь баба его пожалеет, как я тебя!