Лада Лузина - Джек-потрошитель с Крещатика

Дело кончилось тем, что доктор Якубский — молодой поляк, хорошо и давно знакомый с Вильгельмом Александровичем — потребовал прекратить все эти сборища и эмоциональные разговоры. Он прописал больному покой, диету и длинный список медикаментозных назначений. Впрочем, все понимали, что дороги назад, к полному выздоровлению уже нет. В спокойном расположении духа и все с той же удивительной «улыбкой из иных миров» художник постепенно погружался в давно любимый им и привычный его сознанию мир грез. Оглядываясь назад, он, вероятно, удивился бы, насколько насыщенный и плодотворный путь сумел пройти.

«Умирал Вильгельм Александрович медленно, в полном сознании, от старческого склероза и паратифа, — записал Николай Прахов. — Сестра моя заботливо ухаживала за больным и аккуратно заставляла принимать в назначенное время все предписанные врачом лекарства и съедать приготовленную ею больному диетическую пищу. Лечиться он не любил, и много труда было сестре заставить его выполнять все врачебные предписания. Время было трудное, достать нужные продукты питания было нелегко, но сестра как-то ухитрялась справляться с этой задачей.

На какие-нибудь особенно сильные боли Котарбинский не жаловался. Вначале он читал и интересовался всеми городскими событиями и домашними новостями. Хороший шахматист, завсегдатай киевского шахматного клуба, собиравшегося по вечерам в ресторане гостиницы “Кане”, внизу Фундуклеевской улицы, теперь Ленина, он прекрасно играл “вслепую” с одним и несколькими партнерами. Вот и сейчас, во время болезни, подолгу играл с самим собой, а потом с мерещившимся ему партнером.

От навещавшего его приятеля, художника Владислава Михайловича Галимского, или от доктора Якубского узнал о болезни Котарбинского и его опасном положении ксендз старого костела, молодой еще на вид человек. Как-то раз утром, отворив на звонок дверь парадной лестницы, я увидел его фигуру в черной сутане и попросил пройти в бывшую гостиную, а теперь студию Котарбинского. Вышедшей на звонок сестре ксендз сказал:

— Я узнал, что у вас умирает мой соотечественник, католик, и пришел напутствовать его.

Сестру и меня такое вступление несколько озадачило. Вильгельм Александрович еще не был так плох, чтобы приглашать к нему священника. Да и делать это, не предупредив больного, более чем равнодушного на тот момент к религии и церковной обрядности, было по меньшей мере некрасиво. Сестра, с обычным ее тактом, попросила незваного гостя подождать, а сама прошла в соседнюю комнату больного.

— Дяденька, — сказала она ему, — там к нам пришел твой соотечественник и поклонник твоего таланта, он просит разрешения посмотреть твои работы и очень хочет познакомиться с тобой, можешь его принять?

— Прошу.

Сестра попросила священника войти в комнату больного, а сама сейчас же вышла. Не прошло и пяти минут, как дверь в переднюю комнаты Котарбинского с шумом распахнулась и из нее вылетел красный как рак неожиданный посетитель.

— Ноги моей не будет у этого еретика, — громко кричал он, отыскивая свою шляпу. — И хоронить его не буду, — не зовите!

— Не беспокойтесь, он еще не умер, а если это случится, православное духовенство Владимирского собора, в котором художник работал столько лет, и панихиду отслужит, и похоронит, если это понадобится. А вот вам, со временем, могут быть неприятности, когда узнают ваши соотечественники, что на похоронах художника Котарбинского не было католического духовенства.

С этими словами я открыл парадную дверь и с удовольствием закрыл ее за черной фигурой.

Вильгельм Александрович позвонил. Мы с сестрой зашли к нему в комнату. Больной был, видимо, сильно взволнован:

— Знаете, кто это был?.. Кого вы назвали поклонником моего таланта?.. Ксендз!.. Он хотел, чтобы я сейчас исповедался перед ним в своих грехах! Что выдумал!..

Сестре удалось успокоить больного, как потом выяснилось, слыхавшего наш разговор с разгневанным служителем католической религии.

Умирал Вильгельм Александрович Котарбинский в полусознании. Каждое утро грезилось ему, что кто-то приходит в его комнату, садится на кровать, в ногах, играет с ним в шахматы “вслепую”, без доски и каждый раз проигрывает и молча уходит.

Однажды, когда сестра принесла больному дневной завтрак, он сказал ей: “Сегодня он опять приходил, играл со мной и сегодня он выиграл, значит, сегодня я умру”.

Сказал это так спокойно, точно говорил ей: “Сегодня я пойду гулять”.