Игорь Шприц - Двойной Нельсон

Просвистели второй раз. Перрон был пуст, как ночная паперть.

— Садимся, — уверенно сказал Берг.

— Погодите.

Продолжая курить, Путиловский пошел к паровозу и встал перед его мордой, так чтобы видеть обе стороны поезда. Машинист стал махать рукой, показывая: уходи, задавлю! Начальник станции от такого поведения Путиловского впал в ужас, но поделать ничего не мог, поскольку инструкция ему была дадена одна: никуда не вмешиваться и вести себя так, словно ничего чрезвычайного не происходит.

Паровоз выпустил из рабочих цилиндров два фонтана густейшего свежего пара, окутавшего фигуру Путиловского по самый пояс. Он невозмутимо выглядывал оттуда, точно сам Господь из облака. Берг даже залюбовался необычным ракурсом и пожалел, что не захватил свой «кодак».

Просвистели в третий раз. Машинист, отчаянно скривив лицо, вцепился в какую-то особую ручку, и невыносимо низкого тона паровозный гудок заполнил собой все пространство.

— Садимся! — закричал Берг, тщетно пытаясь перебороть голосом машину, и вцепился в поручни. Путиловского он не видел, так как тот все еще стоял перед паровозом.

Котел один за другим выдал горизонтальные пышные фонтаны пара, и состав плавно тронулся с места. Путиловский шел впереди на несколько метров. Наконец он увидел то, на что и рассчитывал. Двумя прыжками он отскочил от надвигающейся красной решетки паровоза и махнул рукой стоявшему на нижней ступеньке Бергу:

— Он здесь!

Скорость поезд набрать еще не успел, и Берг, вспомнив училищную гимнастику, спрыгнул с подножки легко и изящно.

Совсем иная картина предстала перед глазами Путиловского, когда с ним поравнялись вагоны второго класса. В дверях, отбросив проводника куда-то внутрь, внезапно возникла кряжистая фигура Евграфия Петровича. Осенив себя широким крестом во все тело, он прыгнул вперед с грацией носорога и, конечно, тут же нашел идеальный способ остановить свой полет, со всего маху врезавшись в Берга. Сам он при этом не пострадал, однако поверженный Берг остался лежать на перроне.

Вторым из вагона птичкой вылетел Мираков. Перебирая по воздуху ногами, он приземлился и, не меняя рисунок воздушного бега, тут же тенью исчез за зданием вокзала. Туда же устремился и Медянников. Путиловский помог подняться Бергу — и вовремя: хвост поезда прошел мимо начальника вокзала ровно в тог момент, когда они успели спрятаться за строением.

Открылась багажная сторона путей. Одинокая мужская фигурка в инженерской фуражке и с портфелем в руке стояла неподвижно на фоне кирпично-красных ворот багажного склада.

Инженер постоял несколько секунд. Никого. Все в порядке. И Гершуни ехидно взглянул вслед поезду. Если за ним следил тот малый, сейчас он, утирая слезы, рыщет по вагонам в поисках улетевшей канарейки. Нет, какие же эти филеры идиоты... Даже неинтересно с ними играть в поддавки.

Дело сделано. И сделано хорошо. Слух о нем пройдет по всей Руси великой. Народ потянется к топору. Все-таки чертовски соблазнительно творить историю своими руками...

Приятно размышляя в том же ключе, Гершуни вышел на привокзальную площадь. Пусто. Лишь одинокий извозчик ожидал судьбы в виде нечаянного ездока, сам не веря в такую милость. Не верила и лошадь, трагически понурив голову в поисках травинки. Вот она, печальная, не верящая никому Россия... Сейчас он их обрадует хорошим заработком.

Хотелось пить, и Гершуни вначале завернул к киоску с лимонадами. Сласти он любил неимоверно, в любом виде и качестве. Любил «гоменгаши» — сладкие треугольные пирожки с рассыпчатым черным маком. Любил шоколад, нугу, рахат-лукум тоже любил. Любил морсы, узвары, компоты и гоголь-моголи. Углеводы давали моментальную энергию его небольшому, но весьма живому телу. Когда он шел на дело — сопровождал очередного боевика, в кармане у него всегда лежала плитка горького шоколада «Эйнем».

— Что у вас холодное? — спросил Гершуни ларечника.

Тот с растерянным видом, словно не ожидал такого простого вопроса, стал рассматривать стеклянные конусы с разноцветными водами, к одному даже притронулся рукой. Наконец ответил совершенно невпопад:

— Так что... вот... — и повел рукой по ассортименту.

Гершуни в очередной раз с горечью подумал: «И этот идиот!»

— Налей крем-соду! — покровительственно перешел он на ты. — И побыстрее, братец, я тороплюсь!

Долгими нудными движениями ларечник вытер стакан, потом подставил его под краник и стал заинтересованно разглядывать сей краник со всех сторон, точно никогда ранее не видал такой сложной конструкции.