Юрий Бурносов - Числа и знаки. Трилогия

– Когда я оставил его, он чувствовал себя неплохо. Твой последний визит принес ему немало переживаний, и…

– Оставим и это, ибо не желаю выслушивать упреков; главное, что он жив, - холодно оборвал брата Бофранк. - Следующий вопрос мой таков: отчего хире Кнерц предостерег меня против тебя, сказавши: «Брат ваш суть не то, что вы о нем думаете»?

– Он так сказал? - в возмущении воскликнул толстый аббат. - Гнусный интриган! Как смеет он?! Уверяю, я и не видел ранее этого гадкого старикашку, не говоря уж о знакомстве с ним.

– Он и не говорил о знакомстве, а лишь передал мне слова человека, коему я доверяю, - сухо сказал Бофранк. - Рассудив, что ты все же брат мой, я не стал ничего говорить прилюдно, но подозрения мои укрепились, особливо после того, как ты скрыл свое имя.

– Говорю же, на то есть причина! - уверил аббат. - Но посмотри, Хаиме, что это вон там?!

В голосе брата прозвучал немалый ужас, и Бофранк тотчас остановился, дабы вглядеться во тьму. Он не видел, как толстяк воздел руку, в которой сжимал увесистый каменный пест - Тристан прихватил его на кухне и скрывал до поры под одеждою, - и с силой ударил субкомиссара по голове.

Поскольку толстяк был гораздо ниже брата, удар пришелся по касательной, однако же был он чувствительный: Бофранк, коротко вскрикнув, пал на колени, постоял так несколько мгновений и рухнул лицом вниз на булыжники мостовой.

Тристан осторожно ткнул субкомиссара носком башмака. Бофранк никак не отозвался на сие действие, и преступный брат его, бормоча под нос выражения, никак не приличествующие священнослужителю, поспешил прочь, отшвырнув в сторону ненужный более пест.

Он бежал, оскальзываясь на сырых булыжниках, и холодный ветер трепал полы его одеяния. Ужас содеянного все глубже проникал в душу Тристана; однако аббат увещевал себя тем, что деяние это при всей своей порочности, по сути, благое и тот, кто послал его, будет доволен…

С такими мыслями аббат, пыхтя и задыхаясь, ибо бег, как известно, куда как вреден людям подобной тучности, добрался до кованых ворот кладбища Святой Мианеллы и отворил их со всей предосторожностью. Петли чуть скрипнули; верно, в иной день это услыхал бы кладбищенский смотритель, но нынче он, коли и был жив, верно, прятался в своей хижине.

Оживших мертвецов, кои, по идее, обязаны были находиться на кладбище в больших количествах, Тристан не обнаружил. Некоторые могилы оказались разрыты изнутри, иные стояли нетронутыми - надобно полагать, их обитатели так и не смогли выбраться наружу. Осторожно пробираясь меж могил, Тристан искал огромный вяз, который, как было ему сказано, произрастал в самом центре кладбища.

Вяз в самом деле оказался огромен, однако аббат обнаружил его, лишь приблизившись почти вплотную: тьма по-прежнему покрывала все вокруг, а факела у Тристана не имелось, да и зажигать его означало привлекать к себе ненужное внимание.

Из темноты послышался приглушенный шепот:

– Аббат Тристан? Это вы?

– Да-да, я аббат Тристан Бофранк, - облегченно выдохнул толстяк.

– Можете называть меня фрате Хауке. Однако вы опоздали, - укоризненно заметил человек, подходя ближе.

– Обстоятельства сложились таковым образом, что я никак не успевал ранее.

– Что ж, вот вы здесь. Скажите, фрате Тристан, исполнено ли повеление?

– Исполнено.

– И я могу доложить о сем грейсфрате?

– Разумеется, фрате Хауке. Но когда я смогу получить…

– … свою награду? Можете считать, что вы почти прошли посвящение, фрате Тристан, и награда уже близка.

…Лик ангела был столь чуден и светел, что Хаиме Бофранк зажмурил было глаза свои, но с удивлением ощутил, что не в силах сделать этого.

– Не стоит отвращать взор свой от того, что приятно и прекрасно, - с легкою укоризною молвил ангел, и глас его был еще более премилым, нежели образ.

– Где я? - пробормотал Бофранк, и слова эти вырвались изо рта его, словно мерзкое воронье карканье.

– Не стоит спрашивать, где ты, коли все равно не суждено этого понять. Скажи мне лучше, Хаиме Бофранк, добру ли ты служишь иль худу?

– Знать бы мне… - прошептал Бофранк.

– Уже и то хорошо, когда не знаешь; куда хуже было бы, знай ты твердо, что душа твоя во тьме, а сердце - во злобе. Тернист и скользок путь твой, и нет тебе ни фонаря, ни посоха… Но помни, Хаиме Бофранк: иного пути у тебя уже нет, и что ни сделаешь ты, все будет к добру иль худу, и ничего уж потом не поправишь. Вспомни об этом, когда будет нужда! А покамест я удалюсь, а ты оставайся…