Валерий Шарапов - Самый страшный след

Половина отпущенного начальством срока на расследование пролетела, а заметных результатов поиска все еще не было. Оттого сотрудники оперативно-следственной группы Старцева и ухватились за посланного им богом Ивана Сермягина.

— Иван Лукич, может, тебя подвезти — мы сейчас в сторону Москвы едем. Ты где проживаешь? — прервал возникшую в разговоре паузу Старцев.

— Дык мне в другую сторону, — мотнул головой Сермягин. — Я сторожем перебиваюсь в «Заветах Ильича». Там же и живу, значит, в сторожке при школе.

— Это не доезжая Правдинского?

— Точно.

— Так я ж бывал там и начальство тамошнее знаю, — обрадовался Старцев. — Весной с Павлом Андреевичем Судаковым встречались. Знаешь такого?

— Как не знать! Председатель наш поселковый, — заулыбался солдат. — Суровый мужик, но справедливый — лишнего не спросит.

Майор вернул Сермягину стаканчик.

— Слушай, Ваня, а поехали к нам в отдел! Шибко ты интересно рассказываешь, а нам позарез записать это надобно. Мы и ужин хороший соорудим, и за водочкой сбегаем.

— Дык я не против. Но мне завтра с утра на работу.

— А ежели я позвоню из отдела Судакову и договорюсь с ним?

— Тогда в самый раз.

— Вот это другое дело! — приобнял инвалида майор. — Поехали. У меня к тебе, брат, куча вопросов касательно Смоленска…

— Да какие у него враги?! — отмахнулся Сермягин и, блаженно улыбаясь в пустоту, произнес: — Он же святой. Одно добро вокруг себя сеял.

Но Старцев настаивал:

— И все же постарайся припомнить, Ваня. Может, он кого ругал при тебе или слова там какие непонятные говорил на своем церковном языке?

Машина катила по Москве, до управления на Петровке оставалось минут десять езды. Впереди рядом с шофером сидел крупный Егоров, на заднем сиденье теснились Старцев, Сермягин и Васильков.

Немного подумав с ответом, Сермягин кивнул:

— Пожалуй. Шепотом, бывало, отец Илларион кого-то костерил.

— Так-так-так! — оживился Старцев. — Ну-ка, Ваня, напряги память, постарайся изложить подробнее.

— Это навряд ли, потому как я тогда соображал плохо. В первые дни это было. Сначала он шептал что-то, покуда нес меня к своему дому. Потом поминал кого-то в сарае.

— Ну а как поминал-то? И кого?

— Да кабы я мог разобрать! Тихо он шептал — я едва слышал. То негодяем называл, то мерзавцем. А кого — не знаю.

Сыщики переглянулись.

— Стало быть, все-таки были у отца Иллариона враги, — заключил Васильков.

Егоров согласился:

— Выходит, были. Осталось только выяснить: кто именно.

Автомобиль подрулил к парадному подъезду управления и остановился.

— Ну, пойдем, Ваня, — Старцев открыл дверку, первым выбрался из машины, помог инвалиду высунуть наружу костыль. — Для начала мы тебя в нашей столовке покормим. А потом уж в кабинет поднимемся. Пошли…

Валентина в этот день не дежурила в «травме», а исполняла обязанности на своем привычном рабочем месте.

Вообще дежурства на травматологическом посту, расположенном на первом этаже приемного отделения, выпадали не часто — раз в две, а то и в три недели. Дежурные врачи и медсестры трудились в «травме» исправно, хоть и не жаловали эту нервную и неприятную работу.

В военное время сюда поступали пострадавшие от бомбежек или жертвы преступников, которых в эту пору было в избытке. После победы число уголовников пошло на убыль, зато прибавились прошедшие огонь и воду фронтовики. Увы, но правоохранительные органы вынужденно отмечали рост «непрофессиональной» преступности, в которой главным образом фигурировали бывшие военнослужащие.

Как выяснилось, привыкать нужно было не только к войне, но и к мирной жизни. Некоторые из бывших солдат никак не могли избавиться от чрезмерной психологической нагрузки, полученной на войне. Они продолжали жить военными воспоминаниями, усиливая «ностальгический эффект» алкоголем. Ну а после бутылочки-другой тоска и страсти порой разгорались до такой степени, что в ход шли ножи, топоры и охотничьи ружья.

К слову, общее количество уголовных преступлений в послевоенной Москве снизилось в четыре раза. А вот вооруженных ограблений, уличных и бытовых потасовок стало в четыре раза больше. Сказывалось огромное количество оружия на руках у населения, его доступность на рынках. Кроме того, война на долгое время сняла психологический барьер на пути его применения. Насилие и ожесточение стали нормой, а люди, не нашедшие своего места в послевоенной жизни, превратились в социально опасные элементы.