Валерий Шарапов - Самый страшный след

Две бомбы разорвались рядом с опушкой леса, отчего с оглушительным треском рухнуло высокое дерево.

Другая пара бомб угодила в центр поляны, где люди торопливо снимались с насиженного места и готовились эвакуироваться на восток.

В один миг все вокруг перемешалось: встающие на дыбы лошади, переворачивающиеся повозки, горящие шатры, кричащие люди и летящие комья земли.

За минуту до налета Яков Чернов помог жене забраться в подготовленную к поездке кибитку. Следом поднял и передал ей двух малолетних детей. Оставалось погрузить несколько узлов, и можно было трогаться в путь — следом за растянувшимся вдоль железной дороги обозом. Понимая надвигавшуюся с запада опасность, люди тем не менее оставались собранными и спокойными; они сворачивали шатры, проверяли сбруи, укладывали в повозки имущество… Откуда-то издалека доносилась канонада, но она их не пугала. И вдруг все разом переменилось — в небе послышался нарастающий гул моторов и отвратительный вой падающих бомб.

Почти одновременно грохнули четыре взрыва: два ближе к лесу, а два в самой гуще метавшегося народа.

Два молодых жеребца вырвали из рук Якова поводья и понесли вдоль железной дороги к городу. Позабыв об узлах, Яков бросился следом, но вскоре понял: обезумевших коней, впряженных в кибитку, ему не догнать.

Взбежав по откосу на железнодорожную насыпь, Яков остановился. От тяжелого дыхания грудь ходила ходуном; он был растерян, напуган и не понимал, как быть дальше.

Между тем самолеты, описав первый круг, заходили на следующую атаку. Но Яков будто не замечал их. Остатки табора — те, кто не успел прижаться к железной дороге и двинуться на восток, рассыпались по большой поляне; некоторым повезло, и они успели спрятаться в лесу.

Позади снова раздались разрывы. Яков, сообразив наконец, куда понесли кони и какой дорогой их сподручнее догнать, побежал в сторону северо-западной окраины города.

Поздним вечером, когда в городе стихли выстрелы и догорели несколько деревянных домов, отец Илларион попрощался с алтарником Акимом и осторожно покинул храм Иоанна Богослова, бессменным настоятелем которого прослужил двадцать последних лет.

Помимо него, в храмовой прислуге числились двое: диакон Филарет и послушник Аким. Диакон был сильно хвор, о нем отец Илларион побеспокоился загодя, отправив его вместе с тремя престарелыми родственниками из прифронтового Смоленска в Ново-Никольское под Вязьмой. Хотел отправить и блаженного Акимушку, но тот наотрез отказался, сетуя, что храм останется без должного присмотра.

Потому-то нынче Илларион и негодовал от равнодушия и трусости местной власти. Разве нельзя было, располагая временем и большим количеством транспорта, побеспокоиться о людях и с разумной расторопностью вывезти их в безопасное место?

— Все можно сделать вовремя и по уму, коли совесть имеется, — крестясь, шептал священник. — А у таких нелюдей, как Пономаренко, ее отродясь не было…

Скромный домишко его находился в квартале от храма на кривой и горбатой улице Красина. Ранее, ежели отцу Иллариону не встречались по пути прихожане, дорога в один конец занимала минут восемь-десять. Теперь же, когда в городе находились оккупанты, приходилось идти осторожно: с оглядкой, прислушиваясь к каждому звуку.

В левой руке отец Илларион держал крохотный сверток, в котором находились лоскут чистой белой материи, сложенный в несколько раз марлевый бинт, пузырек йода, пара кусков крупной поваренной соли. Все это предназначалось для лечения раненого красноармейца, спрятанного три часа назад в невзрачном сарае на дальнем краю участка.

Улицы в городе оставались пустынными, артиллерийская канонада откатилась дальше на восток вслед за отступавшими войсками Красной армии. Вступившие в город части вермахта занимались размещением и хозяйственными вопросами, оставив рыскать по улицам патрули и наряды военной полиции.

Ничего этого отец Илларион не знал. С юных лет посвятив свою жизнь служению Богу, он был далек от всего мирского и тем более от военного.

Преодолев половину пути, он вдруг резко остановился — впереди скрипнула калитка. Небо давно утеряло краски, вдоль улиц не горел ни один фонарь, и поэтому полагаться приходилось только на собственный слух.

За одну секунду сознание потрясли самые страшные предположения: немецкий патруль, квартирмейстеры, активизировавшиеся бандиты…

С тем же скрипом калитка закрылась, послышались торопливые шаги, и через секунду из темноты вынырнула могучая мужская фигура.