Лоран Бине - Седьмая функция языка

Следующие поединки, соперники ликуют и плачут, публика аплодирует или шикает – свист, крики, и вот гвоздь программы, «дигитальный поединок».

Тема: Письменно или устно.

Старичок потирает руки: «А! Метатемочка! О языке – средствами языка, красота, да и только. Обожаю. Смотрите, уровень объявлен на доске: молодой ритор вызывает оратора и хочет занять его место. Ему и начинать. Интересно, какую точку зрения он выберет. Часто один тезис оказывается сложнее другого, но именно его есть смысл взять, если хочешь удивить судей и публику. И наоборот, более распространенная позиция менее щедро вознаграждается: не факт, что удастся блеснуть в аргументации, начнешь говорить банальности, и получится не так впечатляюще…»

Старичок замолкает, началось, все вслушиваются в звенящую тишину, оратор, претендующий на новый статус, решительно берет слово:

«Современные общественные системы сформированы религиями на основе Писания, мы сделали тексты сакральными: скрижали, десять заповедей, свитки Торы, Библия, Коран… Истинно лишь высеченное в камне. Я же говорю: фетишизм. Говорю: суеверие. Говорю: фундаментальный догматизм.

Не я утверждаю превосходство устной речи, а тот, кто сотворил нас таковыми, какие мы есть, о, мыслители, о, риторы, отец диалектики, наш общий предок, человек, который, не умея ни читать, ни писать, заложил основы западной мысли.

Вспомните! Мы в Египте, в Фивах, вот царь, он вопрошает: для чего нужно письмо? А бог в ответ: это первейшее средство от невежества. Царь говорит: отнюдь! Ведь это искусство порождает забвение в овладевших им душах: они перестанут упражнять свою память. Припоминать – не значит помнить, книга – всего лишь напоминание. Она не приносит знаний, понимания и мастерства.

Зачем студентам профессора, будь все постигаемо из книг? Зачем объяснять то, о чем пишут в книгах? Для чего нужны школы, а не просто библиотеки? Выходит, одного письма мало. Любая мысль жива, когда ею делятся, застывшую мысль ждет смерть. Сократ сравнивает письмо с изобразительным искусством: фигуры, созданные художником, держатся на ногах, как живые, но задайте им вопрос – они не шевельнутся, так и будут стоять в торжественных позах, неподвижно и безмолвно. То же и с рукописями. Кажется, будто они говорят; но спросите их о чем-нибудь, желая понять, о чем в них говорится, ответ всегда будет одинаков, слово в слово.

Язык нужен, чтобы выразить то, что обретает смысл, когда у послания появляется адресат. Сейчас я обращаюсь к вам, в вас смысл моей речи. Лишь безумцы разговаривают в пустыне. Правда, безумец может говорить с самим собой. Но к кому обращен текст? Ко всем! Следовательно, ни к кому. Его пишут раз и навсегда, и это дискурс, безучастный как к тем, кто его понимает, так и к тем, кому он ни о чем не говорит, ему безразлично, к кому он обращен. Текст, не имеющий точного адресата, обречен на неопределенность, расплывчатость, безличность. Разве бывает так, что одно сообщение годится для всех? Даже эпистола уступает любой беседе: написана в одном контексте, получена уже в ином. Сменилось место, прошло время, и у автора, и у адресата иные обстоятельства. Письмо устарело – того, к кому оно обращено, больше нет, а автора и подавно, он канул в колодец времени, едва запечатав конверт.

Выходит, что письменное есть смерть. Место текстов – в школьных учебниках. Истина встречается лишь в метаморфозах речи, лишь устное стремительно настолько, что улавливает всамделишную скорость вечного движения работающей мысли. Устное есть жизнь: мы с вами подтверждаем это, собравшись сегодня, чтобы говорить и слушать, делиться, обсуждать, спорить и вместе творить живую мысль, искать единство в слове и идее, наполненных живительною силой диалектики, трепещущих тем звучным трепетом, который зовется словом, притом что его отображение на письме в итоге останется лишь бледным символом: как партитура рядом с музыкой, не более. И напоследок – такая цитата из Сократа, коль скоро под его высоким покровительством вещаю: „мнимомудрых вместо мудрых“ [145] Платон. «Федр». Перевод А. Егунова. создает письмо. Благодарю за внимание».

Бодрые аплодисменты. Старичок разликовался: «Хо-хо! Парниша знает классику. Придумка-то верная! Сократ ни одной книжки не написал, и он бесспорная величина в здешнем кругу. Элвис от риторики, ага? В общем, тактически, конечно, беспроигрышный вариант: за устное – значит оправдываешь деятельность клуба, такой вот мизанабим! Теперь второму придется отвечать. Ему бы тоже надо найти что-нибудь повернее, да посолиднее. Я бы пошел от Деррида: можно разобрать всю эту фигню с контекстом, объяснить, что в разговоре персонализации не больше, чем в тексте или в письме, потому что ни говорящий, ни слушающий до конца не знает, кто он и кто его собеседник. Контекста нет, это чушь собачья, контекста не существует: вот вектор! По крайней мере, так выглядела бы моя антитеза. Эту стройную конструкцию нужно разрушить до основания, а затем… скажем так… потребуется точность, и больше ничего: превосходство письменного текста – это, в общем-то, теоретический вопрос, понимаете, формальный, это вам не шутки. Я-то? Да, я ходил на вечерние курсы в Сорбонне. Работал почтальоном. О! Тсс! Тише! Ну, давай, парень, докажи, что у тебя не украли титул!»