Юлия Врубель - Волшебник Летнего сада

– Ваш тесть действительно в вас не ошибся.

– Как сказать, Михаил Павлович, как сказать. Сколь бы ни оправдывал я ожиданий господина Иратова, а только должно ему было искать для дочери другого человека.

Слушая несчастного чиновника, великий князь ловил себя на мысли, что излагаемая тем история некоторым образом перекликается с его собственной. Но так, ежели поменять в ней местами знаки – плюсы и минусы, безвинных и виноватых. Как если бы в театральной пьесе персонажи поменялись амплуа…

– Скажите, любезный Иван Евграфович, неужто вы никогда не спрашивали вашу супругу о её прошлом?

Тот с готовностью кивнул.

– Я, безусловно, не святой. Конечно, я задумывался, и не раз, над тем, кто мог быть настоящим отцом Оленьки. Но, думая об этом, вопросы я задавал себе.

Он вздохнул, немного помолчал, затем произнёс печально:

– И мне представлялся этакий заезжий хлыщ-студент, соблазнивший неопытную девушку. Ну, знаете, стихи, луна, клятвы и прочее – как обычно это и бывает. И такая вот вполне безобидная версия меня успокаивала. Саму Антонину я об этом не спрашивал. «Почему?» – спросите вы. Да попросту я боялся. И правды боялся и лжи.

– Так что изменило вашу благополучную жизнь?

Картайкин закрыл глаза, уйдя в воспоминания…

– Мы долго жили сравнительно уединённо, наслаждаясь обществом друг друга. Антонина, для своего юного возраста, казалась на удивление, хорошей и любящей матерью. Да. Именно. – Он помолчал немного. – Вот именно – казалась хорошей матерью. Ведь она проводила почти всё своё время с малышкой. Она настолько занимала себя Оленькой, что взятой нами няне почти что и не оставалось дела. Она будто вцепилась в это своё новое занятие. Я полагал, что так, наверное, и должно было быть. А между тем теперь мне представляется, что в этом было нечто нездоровое. – Он покачал головой. – Совсем затворниками мы не жили, нет. Время от времени мы делали визиты моим пожилым родственникам. Изредка к нам приходили на чай мои сослуживцы с супругами. Жена вела себя со всеми ровно, однако ни с кем не сходилась ближе. Иногда я даже вывозил супругу в театр. Но светскими людьми мы, конечно же, не были. Так прошло несколько лет. Счастие наше казалось почти безоблачным.

Он поднял голову и посмотрел не в лицо собеседника, но будто бы сквозь него…

– Знаете, я вот беседую сейчас с вами, а будто в первый раз за последние годы с откровенностью и без страха разговариваю сам с собой. Сказал «казалось» да тут и очнулся. Но я и ранее чувствовал, конечно, чувствовал, что есть в этом нашем благополучии что-то неладное. Вот как есть не настоящее что-то.

«Спектакль, – подумал Михаил Павлович. – Во дворце, задуманном не мною и безо всякого моего участия, но подаренном, вручённом вместе со всей обстановкою вплоть до белья и посуды, где в одном только рабочем кабинете я и чувствую себя собой, разыгрывался скучный утомительный спектакль. Бесправные актеры изображали всемогущих принцев, несчастные изображали счастливых, а трусы – храбрецов, да так скверно, что сами себя же и освистывали…»

– Первых признаков перемены в жене я не то чтобы не заметил, но старался не замечать. Я всячески подавлял в себе тревогу. Оправдывал хандрой, временным нездоровием. Но позже стало слишком очевидным, что супруга моя крепко заскучала. Она не жаловалась, однако я видел, что присущая ей живость будто покидает Антонину. Она реже смеялась, с меньшим удовольствием играла с дочкой, чаще доверяя её опеке няни. Со мною она стала не то чтобы холодна, однако принимала меня всё безразличнее. Она уходила в себя, и нам зачастую было не о чем поговорить за ужином. А несколько раз среди ночи я заставал её в слезах. На мои вопросы не было ответов, и подарки мои Антонину не радовали…

– И что же вы?

– Я? Я, глупец, решил её развлечь. Я, видите ли, намеревался устроить моей Тонюшке праздник. Ведь я за эти годы так толком и не узнал её…

Он промокнул салфеткой влажные покрасневшие глаза.

– Но я ведь… Я никогда не лез к ней в душу. Мне думалось, что тем я проявляю деликатность, что я щажу её. На самом деле я щадил себя. И где-то затаённым краешком моего существа я чувствовал, угадывал Нечто, которое до времени спряталось в ней.

Великий князь при последних словах собеседника невольно вздрогнул. Все эти годы он отгораживался от семьи, от жены, отталкивая милейшую Елену Павловну показной холодностью. Родные, весь близкий круг Михаила Павловича, терялись в догадках – отчего добрый по природе своей, отнюдь не бесчувственный человек, груб и бездушен с собственной супругой. Она же, тщетно пытаясь отыскать в себе хоть бы какую-то вину в происходящем, страдала. Из хорошенькой приятной в общении женщины великая княгиня постепенно превращалась в потерянную тень… Единственной причиною её несчастия был он, скрывающий в себе того, кто поселился в нем однажды и затаился в глубине сознания… Того напуганного загнанного Зверя, обнаружив которого Елена Павловна признала бы супруга сумасшедшим. Тогда его жизнь, без всякого сомнения, была бы окончательно разрушена. Мысли об этом приближали к отчаянию. Но он, сопротивляясь подступавшей временами слабости, продолжал бороться. Иногда это давалось слишком трудно – так, как сегодняшним днём, как сейчас.