Андрей Рубанов - Человек из красного дерева

Наверное, уже понятно, что я и есть грабитель, похитивший ценную вещь из дома искусствоведа Ворошилова.

Я был тот, кто перелез через забор, вынес топором стекло, вломился в комнату и забрал голову.

На мне – несмываемый грех, смерть человека.

И вечером я долго молюсь, поклоны кладу, стучу лбом об пол.

Это помогает. Дух постепенно смиряется; смирение есть благодать, оно лечит.

Когда умру – на Божьем суде, каков бы он ни был, – я много чего скажу в своё оправдание.

Пётр Ворошилов сам украл эту голову, и ещё много чего украл, что ему никогда не принадлежало.

Он украл иконы XV века, и деревянную голову Параскевы XII века, и ростовую храмовую скульптуру, предположительно святого Дионисия, неизвестно какого века. Он украл ещё несколько дорогостоящих и редких артефактов, и либо их присвоил, либо продал.

Никаких прав на иконы и скульптуры у него никогда не было. А я – имел все права, и по людскому закону, и по божьему, хоть по тёмному языческому, хоть по светлому христианскому.

Смиренный, выключаю свет; полночь уже.

Снова вдруг разволновался. Завтра привезут мою заготовку. Потом работа, недели на две-три, как пойдёт. И я – у цели.

Я его не убивал, конечно.

Замысел сложился у меня прошлой осенью.

На дело решил идти зимой: рано темнеет. И ещё: если вдруг будет погоня – по глубокому снегу мне, сильному, проще уйти.

Именно в конце дурной и счастливой масленичной недели. Потом начинался Великий пост. Не могло быть и речи о том, чтоб идти на кражу в Великий пост, в дни печали и напряжённой духовной работы.

Сигнализация меня не беспокоила. Ворошилов включал её, только когда покидал дом.

Я знал, что у него – бессонница, что днём он выпивает полбутылки виски или коньяка, и ложится в девять вечера, принимает снотворное и проваливается в тяжкое фармацевтическое забытьё.

Не ночью – поздним вечером, ближе к полуночи, когда ещё шумно, когда люди ходят и машины носятся, когда одинокий, спокойно шагающий человек с рюкзаком не вызывает подозрения. Когда звон разбитого стекла можно принять за звуки супружеской ссоры или за неинтересное бытовое происшествие.

Надежда была на то, что я быстро войду и быстро выйду, забрав, что нужно, а он будет спать, или проснётся и начнёт вставать, испугавшись, навострив уши, поддёргивая штаны, но пока достанет из шкафа своё бесполезное ружьё, пока зарядит, пока соберётся выйти, – я успею исчезнуть. Он не увидит ничего, только осколки стекла.

Но я замешкался, пытаясь осторожно расколоть контейнер, не повредив саму голову.

И увидел его – а он увидел меня.

Да, он умер на моих глазах, но я к нему не прикасался.

Он никак не мог мне помешать. Я гораздо сильней физически. Подними он ружьё для выстрела – я бы его опередил и выбил оружие. Решись он на драку – я бы уложил его одним ударом.

Нет, он сам ушёл на ту сторону – потому что его позвали, за ним пришли.

Если бы я сосредоточился, я бы увидел, наверное, чёрные тени, забравшие душу Ворошилова в ад.

На нём накопилось много всего.

Судить другого – последнее дело; но, если уж пошёл такой разговор, – я убеждён, что Пётр Ворошилов теперь варится в адском котле.

Достаточно того, что он грубо обманул свою жену при разводе, лишил её крупной суммы денег.

Он выдал уникальную деревянную голову женщины, и статую Дионисия, и многое другое, – за собственные находки, привезённые из дальних экспедиций. На бумаге таких экспедиций было два десятка, на самом деле – всего одна, в далёких восьмидесятых годах.

Голову деревянной женщины Ворошилов забрал хитростью у совершенно конкретного человека из подмосковного посёлка Электроугли.

На находках Ворошилов построил не великую, но прочную карьеру, и не только свою.

Он целую судьбу – собственную – создал, основываясь на краденом, чужом.

И когда он ушёл из науки, когда всё кончилось, – он тоже кончился. Дальше было только уныние и праздность, два тяжких греха разом, многие месяцы, вплоть до смерти. И сердце его – лопнуло не просто так, а потому что отвыкло от работы на полную мощность. Его жизнь отягощалась не стрессами, а исключительно тоской. Имея крепкое сердце, он бы не умер, увидев меня с топором в руке. Он бы убежал, или попытался остановить меня, не физически, но хотя бы уговорами.

Сердце не выдержало, потому что он сам этого хотел. Он умер бы через год или два от алкоголизма.

Он не имел цели, не действовал, он оказался в тупике.

Его дух всегда был силён и велик – но угнетён гордыней, непомерным самолюбием. Ворошилов был сам себе враг. Он хотел славы и денег, признания, он мечтал стать значительным учёным, желательно – международного масштаба, и иметь все полагающиеся призы и преференции. Любил женщин, официальную жену и ещё несколько неофициальных, и всех, одну за другой, безжалостно вышвырнул из своей жизни.