Владимир Каржавин - Больше всего рискует тот, кто не рискует. Несколько случаев из жизни офицера разведки

— Вы, очевидно, Балезин Алексей Дмитриевич?

— Так точно, — Алексей без приглашения переступил порог, ведь он был в своём доме. Женщина, соответственно, сделала шаг в сторону.

— Очень приятно. Ирина Евгеньевна, — представилась она. — А это моя сестра Софья Евгеньевна.

Подошедшая к ним женщина была похожа на свою сестру: тоже выше среднего роста, худощавая, с заметной проседью в тёмных волосах; правда, лет на восемь старше.

— Мы ленинградцы, — пояснила она. — Теперь квартируем у вас. Сёстры занимали комнату, в которой когда-то жили супруги Шофманы и которая долгое время была опечатана.

— А это для вас, — снова заговорила младшая из сестёр, которую звали Ириной Евгеньевной, и указала на стопку писем, аккуратно сложенную на телефонном столике.

Он был голоден, но едва взял в руки первый конверт, как голод отступил. Он читал, читал, снова перечитывал, читал одно письмо за другим: знакомый до боли убористый почерк и в конце письма неизменное «Люблю. Твоя Ольга».

Новостей из писем было не так уж много. Ольга писала, что живы, здоровы, всё идёт нормально, что в их многоквартирном деревянном доме много таких же эвакуированных; писала, что на работе тоже всё хорошо, кроме одного — добираться далеко, больше часа, а транспорт работает плохо. Сергей сначала тоже трудился на заводе, пока не поступил в военное училище; скоро будет выпуск. Маринка заканчивает девять классов; их школа шефствует над ближайшим госпиталем, а летом они выезжают помогать колхозу. И ещё писала, что город старинный, купеческий, и река его заметно украшает. О возвращении в Москву не было ни слова. И это понятно: завод оборонный, и писать об этом не полагается. Вот, собственно, и всё. А что ещё напишешь?

Он тут же сел за письменный стол, достал бумагу, ручку; чернила в небольшом флакончике высохли, поэтому пришлось писать карандашом. Письмо большим не получилось: вернулся в Москву, по квартире новые соседи, сам жив, здоров, люблю, целую… Не напишешь же о шведских делах или о предстоящей командировке на юг. Алексей перечитал написанное, оно ему не понравилось — суховато как-то… Скомкал, выбросил и сел писать снова.

В это время послышался робкий стук в дверь.

— Войдите.

Дверь приоткрылась, на пороге стояла Ирина Евгеньевна. Старенький халат она успела переодеть, и в крепдешиновом платье вишнёвого цвета выглядела более привлекательно. Час назад, когда он переступил порог, она показалась ему старше.

— Алексей Дмитриевич, пойдёмте с нами пить чай.

Балезин с интересом посмотрел на новую соседку.

— Спасибо за приглашение, буду минут через десять. Но… откуда вы знаете меня по имени-отчеству?

— Это упоминается на каждом конверте писем.

— Вы очень проницательный человек, — улыбнулся Алексей.

Он дописал письмо, аккуратно вложил в конверт. Потом взял кое-что из продуктов, которые успел получить по карточкам, и отправился на кухню. Сёстры были рады его появлению, правда, кроме чая с вареньем, которое неизвестно каким чудом сохранилось, ничего предложить не могли. Да и чай назвать чаем было нельзя — какой-то отвар из трав, настаиваемый в термосе. И тут Балезин вспомнил о своих запасах. Может, они целы? Следуя правилу своего покойного тестя, он всегда хранил несколько пачек чая про запас.

Извинившись, Алексей быстро вернулся в свою комнату, порылся в столе. Одна упаковка грузинского чая в красивой жестяной коробочке сохранилась. Видимо, Ольга, зная вкусы мужа, не решилась её использовать.

Чайник на кухонной плите ещё пыхтел. Помимо коробочки с чаем, Алексей захватил и свой собственный заварной чайник. В результате чай удался на славу. А хлеб, галеты и банка тушёнки застолью не помешали.

Сёстры оказались весьма разговорчивыми, особенно старшая Софья. Вскоре Алексей уже знал, что они работницы одного из ленинградских музеев. Софья Евгеньевна, как заместитель директора, сопровождала часть экспонатов на юг в Алма-Ату. В середине октября 1941-го в районе Москвы эшелон разбомбили, три вагона с экспонатами затерялись. Тогда Софья Евгеньевна как секретарь парторганизации музея добилась приёма у самого Щербакова — первого секретаря московского горкома партии. Это помогло: вагоны отыскались, но вывезти из Москвы не было возможности — весь транспорт был занят для эвакуации людей и предприятий. А творилось в Москве, по словам Софьи Евгеньевны, что-то ужасное. Исчезли автобусы, троллейбусы, трамваи, зато появилось множество грузовиков и лошадиных подвод с эвакуирующимися и их имуществом. Повсюду сновали эмки с удирающими начальниками. У магазинов огромные очереди, внутри давки, толкотня. Расплодилось множество бандитов, мародёров; грабят склады, магазины. Ночью на улицах страшно было появляться. А тут ещё воздушные тревоги, бомбёжки.