Кэндис Проктор - Почему исповедуются короли

Когда Гибсон промолчал, она кривовато усмехнулась:

– Я шокировала вас.

Он покачал головой.

– Это не так легко сделать, как вам могло показаться. Но ведь вы именно этого и хотели? Шокировать меня?

Александри склонила голову набок, не сводя глаз с его лица. И он понял, что угадал. Но оказался не готов к ее следующему выпаду.

– Интересно, а ваш добрый друг виконт Девлин знает о вашем пристрастии к опиуму?

Гибсон стремительно втянул в себя воздух.

– Для него не секрет, что я время от времени принимаю лауданум. Он был со мной, когда отрезали то, что осталось от моей ноги – держал меня, пока хирург орудовал пилой.

– Как давно это случилось?

– Года четыре назад.

По опыту Гибсона, четверо из пяти мужчин, потерявших руку или ногу – или кисть, или стопу, – страдали от периодических болей в отсутствующих конечностях. То обстоятельство, что беспокоящей части тела больше нет, не делало боль менее реальной или менее мучительной. Иногда она проявлялась сильной выкручивающей судорогой; в других случаях была такой острой и колющей, как будто в давно исчезнувшую плоть вонзался нож. Боль могла держаться долго, а затем внезапно утихнуть – только для того, чтобы без предупреждения вернуться вновь через пару минут или дней. У большинства калек приступы с течением времени становились реже, пока не исчезали совсем, как правило, через несколько месяцев.

Но у некоторых боль так не проходила. Гибсон знал о людях, которые покончили с собой, лишь бы избавиться от подобных мук.

– Лауданум позволяет мне сосредоточиться на… другом.

– О да. Но с каждым годом доза все увеличивается и увеличивается, верно? – Александри помолчала, затем мягко сказала: – Вы же понимаете, чем это закончится.

– Я в состоянии управлять ситуацией.

– Как? Бродя по злачным местам Лондона, когда желание забыться в маковом дурмане угрожает стать непреодолимым?

– Откуда вы… – Гибсон осекся.

– Откуда я узнала, почему вы оказались в округе Святой Екатерины той ночью, когда наткнулись на меня? Назовем это удачной догадкой. Откуда я узнала, что вы принимали лауданум прямо сегодня? Здесь довольно темно, однако ваши зрачки не больше булавочной головки.

– Я в состоянии управлять ситуацией, – повторил он.

– Если вы действительно верите в это, вы глупец.

Гибсон ощутил пятна горячей краски на своих щеках, но не мог определить, от злости это или от стыда.

– Оставляю вас отдыхать, – тщательно выпрямив спину, произнес он и поковылял из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь.

В течение всего вечера его неоднократно подмывало возобновить их спор. В передней части дома находились две небольшие смежные комнаты, обе с видом на улицу. Пациентке была отведена дальняя, и, судя по пробивающемуся из-под двери свету и редкому покашливанию, Александри еще не спала. Но Гибсон воздерживался от искушения, во-первых, подозревая, что проиграет любой спор на эту тему, а во-вторых, понимая, что раненой в ее состоянии совсем не полезна жаркая дискуссия с обманывающим себя курильщиком опиума.

Он стоял в темной комнате, глядя на заснеженную улицу сквозь покрытое изморозью окно. Редкие хлопья еще слетали на землю, но снегопад, похоже, закончился, по щиколотку засыпав мостовую мягким белым пухом. Небо было темным и беззвездным; луна пряталась за нависшими над городом густыми облаками; крыши древних каменных домов на Тауэр-Хилл укутал толстый слой снега, а капавшие сосульки переливались в отблесках фонаря проезжавшей кареты.

На короткий миг каретный фонарь высветил грубые черты мужчины, который прежде был незаметен в тени дверного проема напротив. Затем экипаж с грохотом промчался мимо, и мужчина снова скрылся в темноте.

Гибсон услышал, как за его спиной отворилась дверь. Александри Соваж подошла к нему и встала рядом. Поверх сорочки она куталась в накинутое на плечи одеяло.

– Я не смогла уснуть. Нехорошо было с моей стороны так язвить вам. Перед соблазном опиума трудно устоять, даже когда боль, при которой его назначают, прекратилась. Но если она держится…

– Вы не ошиблись.

Француженка ответила кривоватой усмешкой, предательски отозвавшейся в его груди.

– В том, что я сказала, нет, не ошиблась. Но должна извиниться за то, как я это сказала. Вы спасли мне жизнь, а я столь неблагодарно на вас накинулась.

– О, меня уже столько раз называли глупцом, да и куда похуже. Не то чтобы…

Гибсон запнулся, заметив в ночи слабый красный огонек – как будто в глиняной трубке тлел табак. И, наверное, в тысячный раз за свою жизнь пожалел, что не обладает сверхъестественной способностью Девлина видеть в темноте.