Кэндис Проктор - Почему исповедуются короли

– В самом деле?

– О да, и уже долгие годы. – Неуклюже повернувшись в кресле, граф с заметной нежностью коснулся правой руки везшего его мужчины: – Амброз, не будешь ли ты столь любезен? Прогулка к часовне предоставила бы нам больше уединения, не так ли?

Изогнув губы в легкой, загадочной улыбке, Амброз Лашапель покосился на Себастьяна:

– О, безусловно.

Себастьян встречал Лашапеля и раньше. Родившись в аристократической семье в Авиньоне, тот юношей покинул Францию, чтобы сражаться в армии эмигрантов-контрреволюционеров во главе с принцем Конде. Когда войско расформировали, Амброз присоединился в изгнании к графу Прованскому – сначала в России, затем в Варшаве – и быстро завоевал расположение своего царственного господина. Ходили слухи, что стремительное возвышение Лашапеля объяснялось его готовностью пойти буквально на все.

На все что угодно.

– А знаете, в молодые годы мы с вашим отцом были добрыми друзьями, – заявил граф, повышая голос, чтобы перекрыть скрип колес кресла-каталки и хруст заросшего бурьяном гравия под ногами. Их окружили безлистые дубы и вязы запущенного парка, темные и угрюмые в блеклом свете дня.

– Нет, я не знал, – отозвался Себастьян.

Улыбающиеся глаза Бурбона почти исчезли за одутловатыми веками.

– Неужели Гендон никогда не рассказывал о днях своей зеленой юности в Париже? – Добродушный смех быстро перешел в лающий кашель. – То были золотые годы. Золотые! Рысаки, драгоценности, дворцы, кареты, вино… Нам принадлежало всё. Однажды я наделал долгов на миллион ливров, и мой брат-король их уплатил. Только подумайте! Миллион ливров! Вот бы мне сейчас эти деньги. Тогда казалось, счастливые времена никогда не закончатся. Но они закончились. – Граф искоса взглянул на Себастьяна: – Вы, должно быть, считаете, что нам следовало предвидеть развитие событий, и действительно – нам следовало предвидеть! Я все время твержу Марии-Терезе, что когда два процента нации владеют всеми богатствами, а остальные девяносто восемь процентов платят все налоги, кровопролитие неизбежно. Неизбежно!

Не составляло тайны, что внутри французской королевской семьи бушуют острые, порой ожесточенные разногласия. Граф Прованский был сторонником ограниченной парламентской монархии и выражал готовность пойти на многочисленные уступки простому народу Франции, если только ему позволят вернуться и занять престол.

Однако и Мария-Тереза, и его младший брат Карл, граф д’Артуа, принадлежали к ультрароялистам. Они упрямо цеплялись за свою веру в божественное право королей и настаивали ни много ни мало на возвращении абсолютизма.

– По моему опыту, большинство людей склонны верить в незыблемость существующего положения вещей вопреки всем доказательствам противного, – нашелся с ответом Себастьян.

– Верно, верно, – вздохнул Луи-Станислав. – Хотя вот я нахожусь в изгнании уже более двадцати лет. Но надеюсь, даст Бог, именно это положение изменится, и скоро. Мне не хотелось бы умереть на чужбине.

– Новости с континента звучат обнадеживающе – если можно назвать обнадеживающей гибель полумиллиона людей.

Жизнерадостное лицо Бурбона погасло.

– Ужасно, правда? Столько мертвых рассеянно по полям России.

Его искренняя печаль застала Себастьяна врасплох. Он невольно задался вопросом: а скорбела ли хоть минуту Мария-Тереза о павших на войне сыновьях нации, которой она надеялась править как королева? Весьма сомнительно. Принцессу слишком занимали собственные страдания и утраты.

Словно угадав направление его мыслей, граф Прованский заметил:

– Однако же вы проделали довольно длинный путь сюда не для обсуждения философских вопросов или моей давно минувшей юности, не так ли?

– Вы правы, сэр, – улыбнулся Себастьян. – Позвольте спросить, слышали ли вы когда-нибудь о молодом французском враче по имени Дамион Пельтан?

– Ха! – торжествующе хлопнул по ручке кресла граф. – Так вот почему вы здесь, да? Я же говорил тебе, Амброз, верно?

Себастьян глянул на придворного, который вышколенно смотрел прямо перед собой с лицом, застывшим в ничего не выражающей маске.

– Так вы его знаете?

– Я? Нет. – Граф Прованский кивнул в сторону небольшого здания из красного кирпича, наполовину скрытого растущими рядом дубами. – Взгляните туда. Видите? Мне рассказывали, что в свое время это был дом приходского священника. Теперь в нем поселились герцог, два графа, их супруги и дети, их престарелые матери, а также их незамужние или вдовые сестры со своими отпрысками. Все постройки в поместье переполнены: сараи, конюшни, даже старый готический павильон в парке. В самом особняке нам пришлось разделить апартаменты и возвести перегородки в галерее. Я довольствуюсь помещением, служившим крохотным кабинетом при библиотеке, Мария-Тереза ютится рядом с несгораемым хранилищем для документов, а изгнанный король Швеции размещается в часовне. Более двухсот человек живут здесь. Подумать только! Аристократы, выросшие в лучших дворцах Франции, теперь спят в стойлах и курятниках. Поверьте мне, в таких условиях мало что из происходящего в Хартвелл-Хаусе не становится общеизвестным в кратчайшие сроки.