Борис Акунин: Левиафан

«Владения и имущество брахмапурского раджи конфискованы британским правительством! – весьма решительно заявила моя соотечественница, и не признать ее правоту было невозможно. – Это означает, что сокровище принадлежит ее величеству королеве Виктории!»

«Минутку! – вскочил наш добрейший доктор Труффо. – Хоть я и итальянец по рождению, но я гражданин Франции и представляю здесь ее интересы! Сокровища раджи являлись личным достоянием семьи и брахмапурскому княжеству не принадлежали, а стало быть, их конфискация незаконна! Шарль Ренье стал французским гражданином по собственной доброй воле. Он совершил тягчайшее преступление на территории своей страны. Подобное злодеяние, к тому же содеянное в корыстных целях, по законам Французской республики карается отчуждением личного имущества преступника в пользу государства. Отдайте платок, медом! Он принадлежит Франции».

И тоже весьма воинственно ухватился за край платка.

Возникла потовая ситуация, и коварный Фандорин ею воспользовался. С византийской хитростью, присущей его нации, он громко сказал: «Это серьезный вопрос, требующий разбирательства. Позвольте мне как представителю нейтральной державы временно изъять платок, чтобы вы не разорвали его на части. Я положу его вот сюда, пусть он будет на некотором отдалении от конфликтующих сторон».

С этими словами он забрал платок и отнес его к боковому столику, расположенному у подветренного борта, где окна были закрыты. Позднее вы поймете, любимая Эмили, почему я излагаю вам эти подробности.

Итак, платок, яблоко раздора, пестрым треугольником лежал на боковом столике и переливался золотыми искорками. Фандорин стоял спиной к платку, изображая не то почетный караул, не то охрану. Все мы, остальные, сбились в кучку у обеденного стола. Прибавьте к этому шелест занавесок по наветренному борту, пасмурный свет хмурого дня и неравномерное покачивание пола под ногами. Вот экспозиция финальной сцены.

«Никто не посмеет отобрать у внука раджи Багдассара то, что принадлежит ему по праву! – подбоченясь, заявила миссис Клебер. – Я бельгийская подданная, и судебное разбирательство будет происходить в Брюсселе. Мне достаточно пообещать, что четверть наследства будет передана на нужды бельгийской благотворительности, и присяжные решат вопрос в мою пользу. Четверть наследства – это одиннадцать миллиардов бельгийских франков, пятилетний доход всего Бельгийского королевства!» Мисс Стамп рассмеялась ей в лицо: «Вы недооцениваете Британию, милочка. Неужто вы думаете, что вашей жалкой Бельгии позволят решать судьбу пятидесяти миллионов фунтов? Да на такие деньги мы построим сотню могучих броненосцев и втрое укрепим наш флот, и без того первый в мире! Мы наведем порядок на всей планете?» Умная женщина мисс Стамп. Действительно, цивилизация только выиграла бы, если бы такая фантастическая сумма обогатила нашу казну. Ведь Британия – самая передовая и свободная из стран земного шара. Все народы только выиграли бы, если б стали жить по британскому образцу.

Но мистер Труффо придерживался иного мнения. «Эти полтора миллиарда французских франков позволят Франции не только оправиться от трагических последствий войны с Германией, но и создать самую современную, самую оснащенную армию во всей Европе. Вы, англичане, никогда не были европейцами. Вы островитяне! Интересы Европы вам чужды и непонятны. Мсье де Перье, до недавнего времени второй помощник капитана, а ныне временный командир „Левиафана“, не допустит, чтобы платок попал к англичанам. Я немедленно приведу сюда господина де Перье, и он поместит платок в сейф капитанской каюты!» Затем все заговорили в голос, пытаясь друг друга перекричать, и развоевавшийся доктор даже посмел толкнуть меня в грудь, а миссис Клебер лягнула мисс Стамп в щиколотку.

Тогда Фандорин взял со стола тарелку и с грохотом расколотил ее об пол. Все потрясение уставились на него, а хитрый византиец сказал: «Так мы нашей проблемы не решим. Вы чересчур разгорячились, дамы и господа. Предлагаю проветрить салон – что-то стало душновато».

Он подошел к окнам подветренного борта и стал открывать их одно за другим. Когда Фандорин распахнул раму окна, расположенного над боковым столиком, где лежал платок, произошло неожиданное: подхваченная сквозняком, легчайшая ткань колыхнулась, затрепыхалась и вдруг взлетела в воздух. Под всеобщий вопль шелковый треугольник проплыл над палубой, два раза качнулся над бортовыми перилами – словно помахал нам на прощанье – и, плавно снижаясь, понесся вдаль. Все завороженно провожали взглядом этот неспешный полет, пока он не завершился где-то среди ленивых беловерхих волн.