Борис Акунин - Любовница смерти

Мне показалось, что я ослышался.

«Возникшая ситуация в шахматах называется патовой, – продолжил он. – У меня, к сожалению, не хватит сил спихнуть тебя в колодец, а ты не можешь выпустить ножку стола. Что ж, мы так и будем лежать на полу до скончания века? Имеется предложение получше. Раз насилие не дало желаемого результата, вернемся в цивилизованное состояние. То есть приступим к переговорам».

Он перестал тянуть мой ворот и поднялся. Я тоже поспешно вскочил и отодвинулся подальше от люка.

Вид у нас обоих был изрядно потрепанный: галстук Благовольского съехал на сторону, седые волосы взъерошились, пояс на халате развязался; я выглядел не лучше с надорванным рукавом и отлетевшими пуговицами, а когда подобрал очки, то выяснилось, что правое стеклышко треснуло.

Я был в полной растерянности, не знал, что делать. Бежать на улицу, за городовым, что стоит на Трубной? Пока вернешься обратно, пройдет минут десять. Столько Гэндзи не продержится. Я непроизвольно оглянулся на дыру в полу.

«Ты прав, – сказал Благовольский, завязывая халат. – Эта прореха отвлекает».

Он шагнул к столу, повернул богатыря в обратном направлении, и крышка люка с лязгом захлопнулась. Вышло еще хуже! Теперь Гэндзи оказался в кромешной тьме.

«Мы остались вдвоем, ты да я. – Просперо посмотрел мне в глаза, и я ощутил всегдашнее магнетическое воздействие его взгляда, одновременно обволакивающего и притягивающего. – Прежде, чем ты примешь какое-то решение, хочу, чтоб ты прислушался к своей душе. Не соверши ошибки, о которой будешь жалеть всю жизнь. Слушай меня, смотри на меня, верь мне. Как верил раньше, пока в наш мир не ворвался этот чужой, ненужный человек, который всё испортил и извратил…»

Его звучный бархатный голос лился и лился, так что я уже не очень вникал в смысл слов. Теперь-то я понимаю, что Просперо подверг меня гипнотическому воздействию, и весьма успешно. Я легко внушаем, я охотно подчиняюсь воле более сильного, что Вам отлично известно по собственному опыту. Более того, так уж я устроен, что подчиненность доставляет мне наслаждение – я словно бы растворяюсь в личности другого человека. Пока рядом был Гэндзи, я беспрекословно слушалcя его, теперь же оказался во власти черных глаз и месмеризующего голоса дожа. Пишу об этом трезво и с горечью, отдавая себе отчет в постыдных особенностях своей натуры.

Благовольскому понадобилось совсем немного времени, чтобы я превратился в оцепеневшего кролика, который не смеет шевельнуться под взором удава.

«Третьего лишнего здесь больше нет, никто нам не мешает, – говорил Дож, – и я расскажу тебе, как всё было на самом деле. Ты умен, ты сумеешь отличить ложь от правды. Но сначала мы с тобой выпьем – за упокой бескрылой души господина Гэндзи. Как положено по русскому обычаю, выпьем водки».

С этими словами он отошел в угол, где в стенной нише стоял огромный резной шкаф, и распахнул дверцы. Я разглядел какие-то бутыли, графины, бокалы.

От того, что я больше не ощущал на себе завораживающего взгляда, моя мысль будто очнулась, заработала вновь. Я посмотрел на стенные часы и увидел, что прошло менее пяти минут. Быть может, Гэндзи еще держится! Однако прежде, чем я успел принять какое-либо решение, Благовольский вернулся к столу, вперил в меня свои черные глаза, и меня опять охватила блаженная вялость. Я уже ни о чем не думал, а только внимал звукам властного голоса. Мы стояли, разделенные письменным столом. Опальная рулетка оказалась как раз между нами, ее никелированные рычажки поблескивали искорками.

«Вот два бокала, – сказал Дож. – Обычно я водки не пью – больная печень, но после этакой встряски нам обоим не помешает взбодриться. Держи».

Он поставил бокал на одну из ячеек Колеса Фортуны (черную – я запомнил), слегка толкнул рычажок, и хрустальный сосуд, описав полукруг, медленно переплыл на мою сторону. Просперо придержал рулетку, поставил второй бокал напротив себя, и тоже на черный квадрат.

«Ты будешь верить мне и только мне, – медленно, весомо проговорил Дож. – Я один вижу и понимаю устройство твоей души. Ты, Гораций, не человек, а половинка человека. Именно поэтому тебе так необходимо отыскать вторую твою половину. Ты ее нашел. Твоя вторая половина – я. Мы будем как единое целое, и ты сделаешься покоен и счастлив…»

В этот миг откуда-то снизу, от пола, раздался резкий треск, от которого мы оба вздрогнули и повернулись. Одна из паркетин на дверце потайного люка раскололась пополам, посередине трещины чернела маленькая круглая дырка.