Чарльз Паллисер - Непогребенный

– Напротив, он из кожи вон лез, чтобы мне посодействовать; предоставил в мое распоряжение одного из своих молодых помощников – правда, тот, как ни печально это говорить, не хватает с неба звезд.

Остин взглянул на меня с внезапным интересом:

– Ты ведь не имеешь в виду этого чудака Куитрегарда? Он – первая кумушка в Турчестере, не верь ни одному его слову.

– Нет, я говорю о другом – о Поумрансе. Проку от него не много. Да и впечатление он производит не особенно приятное. А вот Куитрегард мне как раз понравился. Не знаю, с чего ты взял, что он чудак. Так или иначе, я провел в поисках манускрипта утро и весь день – но, боюсь, без толку.

Несмотря на свое обещание быть любезным, Остин угрюмо замолк.

– Кстати, о докторе Локарде, – сказал я.– Я виделся вечером с его женой.

– При каких обстоятельствах? – небрежно обронил Остин.

– В гостях у доктора Систерсона.

– Систерсон дурак, но безобидный.

– Миссис Локард очаровательна. А детям Систерсонов она как вторая мать.

– Никому не придет в голову сказать о ней что-нибудь плохое.– Остин как будто досадовал.– Разве только она уж очень липнет к детям. У нее был ребенок и умер маленьким, а затем оказалось, что больше она не сможет иметь детей.

– Вот жалость! – вырвалось у меня.– Такая милая женщина, по-матерински заботливая. И такая красавица. В самом деле, совершенно...

– А как тебя туда пригласили в такой поздний час?

– Я разговорился с доктором Систерсоном.

– На Соборной площади? Было, наверное, очень холодно там стоять. И что за беседа помогала вам согреться?

– Это было не на площади. После обеда в «Дельфине» я на обратном пути увидел в соборе свет, зашел и застал там доктора Систерсона.

– Да что ты? Собор должны были давно закрыть.

– Рабочие остаются там допоздна.

– Да, чтобы подготовить орган к пятнице. Но дольше девяти они никогда не задерживались.

– Там что-то случилось, и им пришлось работать ночью. По той же причине там находился и доктор Систерсон.

– О чем вы говорили? – Остин начал внимательно меня слушать.

– Случилось то, чего я боялся: эти олухи натворили там дел. В стене трансепта открылась трещина, и пошел ужасный запах.

Остин выпрямился в кресле, приняв более обычную позу, и встревоженно взглянул на меня:

– Что это значит?

– Возможно, слегка опустилось основание опорного столба. Если собор построен на заболоченной почве, возможно, где-то в полости был заперт болотный газ и теперь он вышел наружу.

– Не придется ли из-за этого отложить торжественное открытие органа?

– Не знаю.

– А ты не спрашивал?

– Нет.– Я был растерян.– Разве это важно? Остин медленно покачал головой.

В тот же миг начал бить большой соборный колокол.

– Час, – пробормотал Остин.– Тебе пора спать.– И, словно поправляя свои слова, добавил: – Я не даю тебе лечь.

– Ты прав, завтра мне нужно пораньше быть в библиотеке. Я постараюсь утром тебя не будить.

– Об этом не беспокойся, – проговорил он рассеянно.– У меня завтра очень хлопотный день. Я встану в то же время, что и ты. А может, и раньше.

Обменявшись рукопожатием, мы расстались. Через четверть часа я лежал в постели, удобно пристроив открытую книгу. Я слышал, как Остин ходит по своей спальне на той стороне лестничной площадки, потому что, помня о его давешнем ночном кошмаре, оставил свою дверь приоткрытой.

Я скользил взглядом по странице, но ничего не воспринимал. Я вспоминал о том, какое раздражение вызвали у Остина мои расспросы, и мне пришло в голову, что сам он ни разу не осведомился о моих делах. Вначале я думал, что он деликатно обходит болезненные для меня темы, но теперь понял: ему просто неинтересно. В юности я не осознавал, насколько он погружен в себя, – потому, возможно, что и сам был настроен точно так же. Но чем старше я становился, тем более интересными находил других людей, а себя, соответственно, менее.

Однако, внезапно припомнилось мне, Остин следовал за мной, когда я посетил дом настоятеля, чтобы прочесть надпись. Значит, ему в конечном итоге все же небезразличны мои поступки?

Стрелки часов приближались к двум, когда я задул свечу и попытался уснуть. Едва погрузившись в смутный мир теней и неясных образов, я услышал донесшийся с лестничной площадки шум и вернулся к действительности. В старом доме постоянно раздавались скрипы, но этот звук был резче и громче. Я вслушался и различил чьи-то осторожные шаги по ступеням – один, потом другой. Остин спускался по лестнице! Я тут же вообразил себе, как мой друг выходит из парадной двери с широко открытыми глазами, но со спящим умом. Я встал, натянул в темноте что-то из одежды и ощупью добрался до двери. Памятуя, что лунатика не следует внезапно будить, я на цыпочках пересек лестничную площадку и спустился на марш вниз. Потом прислушался, но не различил ни звука, если не считать громкого тиканья старых часов на нижней площадке. Когда я достиг следующего марша, парадная дверь мягко открылась и тут же захлопнулась. Цепляясь за перила, я ускорил шаги, насколько это было возможно в полной темноте. В холле я вслепую нащупал вешалку и на ней мое пальто. Я надел его, потихоньку открыл дверь и осмотрелся. Впервые за несколько дней поднялся ветер и в воздухе замелькали – а точнее, запорхали – редкие снежинки. Туман рассеялся, сквозь полосы облаков проглядывала бледная луна, и в ее свете я заметил человеческую фигуру, огибавшую угол трансепта.