Александр Бушков - Дикое золото

– Королева… – фыркнул Лямпе. – Может, это просто-напросто была очередная дамочка из этих ваших, из благородных …

– Я поначалу тоже так думала, – рассудительно сказала Анюта. – Только будь она из благородных , непременно шла бы с Ваней Тутушкиным. Такое у него железное правило. Нас, девиц, самих к господам посылают, а что до благородных – с ними в виде сопровождения был непременно Ваня. Так заведено, по-благородному, благопристойности ради. Ваня – он ведь как бы барин, солидный человек, бильярдную держит для лучшей публики в лучшей гостинице. Понимаете, Леонид Карлович? Не девица это вовсе в номер к господину идет, а солидный человек, Иван Федулыч Тутушкин со знакомой дамою делают визит знакомому приезжему. Потом, понятно, Ваня из номера выскальзывает тихой рыбкой, но приличия-то соблюдены, совсем даже великосветски. Ну, а когда время подойдет, Ваню через коридорного в номер зовут, он даму обратно провожает. Они ж, благородные , на ночь никогда не остаются, им домой надо, к батюшкам-матушкам да мужьям… Они и не припоздняются никогда. А она, Прошка говорит, каждый-всякий раз на ночь оставалась. Но шла без Вани. А будь она девица – мы б знали… Как у меня голова варит?

– Сыщиком бы тебе быть, Анюта, – с уважением покивал Лямпе.

– Вот я и говорю… По всем расчетам выходит, что у них была любовь. Теперь подумайте сами, Леонид Карлович, – ну с чего ж другого может молодой, красивый барин, в немалых, надо полагать, чинах вдруг взять да застрелиться? Особливо ежели известно, что его пять ночей подряд навещала изящная дама под вуалью? Что-то у них не сладилось, точно вам говорю. Она его, должно быть, безжалостно бросила, он и не вынес…

– Ты романы читаешь, Анюта? – хмыкнул Лямпе.

– А вот и читаю! Думаете, если девица, так и грамоте не знаю, книжку в руки не брала? Столько романов перечитала, что вам и не мнилось. И «Принцессу в лохмотьях», и «Роковую любовь графа Астольфа», и «Знамение страсти», и даже стихотворный Пушкина, где помещик Аникин с Ленским стрелялись… Уж настоящую любовь сразу распознаю!

– Что, и в ту ночь она была? – спросил Лямпе. – Когда он…

Анюта вновь понизила голос до шепота:

– Прошка клянется, что была. Вот только не видел, когда ушла. А утречком его и нашли. Надо полагать, – сказала Анюта с превеликой серьезностью, – у них в ту ночь случилось объяснение. Вот он и…

– А кто она, неизвестно?

– Откуда… Я ж говорю, никто не знает. Спросила Ваню, Ваня замахал руками, побожился, что представления не имеет. Странный он был какой-то… Леонид Карлович!

– Аюшки?

– Только нам с вами про этот печальный случай следует помалкивать. Может получиться ущерб для дела. Иные ни за что не станут в таком номере, где…

– А ты? – фыркнул Лямпе.

– Я – девушка к службе ревностная. Как солдат. Ой, заболтала я вас совсем, дуреха…

Она, лукаво и понимающе улыбаясь, принялась расстегивать кофточку – стоя, впрочем, так, чтобы не увидеть случайно зеркало. Лямпе не стал ее останавливать. Он вдруг поймал себя на том, что ему хочется простых человеческих удовольствий, не отягощенных опасными сложностями. Очень уж давно у него не было женщины. Очень уж пасмурно было на душе. Была и еще одна причина, по которой он столь охотно привлек к себе полураздетую смазливую Анечку, – перед глазами на миг встало недоступное, пленительное видение, красавица с бесценными рубинами на шее. Вот и показалось вдруг дураку, что он, увлекая к пышной постели доступную красоточку, вернет себе душевный покой с помощью сей незамысловатой победы, прежнюю уверенность обретет, мечтаньями мучиться перестанет…

Он не обрел желаемого, конечно, о чем подсознательно чуялось с самого начала. Получилась радость для тела, а вот душа осталась прежней, беспокойной и тоскливой…

Своих чувств он, разумеется, внешне не проявил. Предельно галантно выпроводил Анютку, уже чувствовавшую себя, сразу заметно, кем-то вроде статс-дамы при дворе венценосца, и, оставшись один, безделью предавался недолго. Привел себя в порядок, надел тяжелый медный кастет, литой, с четырьмя кольцами для пальцев (тот самый, которым ему в прошлом году всерьез намеревались проломить голову, и затея сорвалась лишь оттого, что Лямпе имел противоположные намерения, каковые и претворил успешно в жизнь), заложил утяжеленную руку за спину и дернул левой шнур звонка.

Прохор-Антуан впорхнул в номер едва ли не в следующий после звонка миг – ну да, приятно улыбался с порога, рассчитывая на вознаграждение.