Евгений Сухов - Княжий удел

— Князь, Марфа здесь… — И, почувствовав себя лишним, вышел из притвора.

Марфа стояла у самого порога, смиренно опустив руки. Черное покрывало скрывало глаза, и Василий Васильевич никак не мог разобрать — видит она его или нет. Но когда князь сделал шаг, чтобы подойти ближе, Марфа отступила.

— Чего хотел ты от меня, Василий Васильевич? Зачем же ты тревожишь меня? Иль опять мук моих хочешь?

— Я пришел, чтобы увидеть тебя… Марфа, — не мог князь назвать ее иноческим именем.

— Разве мало тебе моего позора? Батюшку со света сжил, матушка от горя померла, меня в монастырь отправил, вотчину нашу в казну забрал. И тебе всего этого мало, князь?!

— Прощения пришел я у тебя, Марфа, просить…

Монахиня чуть приподняла голову, как будто хотела убедиться в искренности сказанных слов, и Василий Васильевич увидел глаза Марфы. Даже скорбное монашеское одеяние не могло загасить их света.

— Бог простит, Василий Васильевич…

Василию подумалось, что не портило ее красоту даже монашеское одеяние, а возможно, как раз наоборот, целомудренный покрой платья подчеркивал женственность и очарование молодой монахини.

— Могла бы и женой моей быть… да, видно, Господь рассудил иначе.

— Разве, князь, не ты решил нашу судьбу? Ты сюда пришел для того, чтобы мучить меня? Что же ты раньше не заявлялся? Разве не по твоему наказу отобрали у меня младенца, сына твоего, а меня сослали в монастырь?

Исчезла прежняя застенчивость в Марфе, обвиняла она князя гневно, без покорности.

— Сына?! — искренне удивился Василий. — Не знал я об этом, Марфа! Истинный крест, не знал! До того ли мне было, когда я рыскал по всей Руси волком загнанным, спасаясь от дяди своего Юрия Дмитриевича! Видно, за грехи меня Бог карал, вот поэтому на великое княжение не сразу и сел. И тебя в монастырь я не ссылал. Видит Бог, не ссылал, поклянусь чем хочешь! На колени встану.

— Нет, нет, государь! — испугалась Марфа. — Если и подобает тебе стоять на коленях, так не передо мной, а перед Господом. Верю я тебе, Василий Васильевич.

— Где же сын мой? Куда же его отправили?

— Говорят, в Москве он в одном из монастырей, а может, и в Ростове Великом. Ты бы сыскал его, государь. Быть может, и при себе определил бы.

— Сыщу, Марфа, сыщу!

Не было для Василия женщины более желанной, чем Марфа. Разве не грешил он, разъезжая по Руси? Ведь угощали его бояре не только наливкой и медовухой, старались угодить великому князю, подсовывали в его опочивальню бабу посдобнее и поопытнее, да такую, чтобы попокладистее была и понимала, какую честь ей оказывают. Были среди них и очень красивые, попадались девки душевные, о которых он вспоминал с чувством благодарности — хоть ненадолго, но они глушили его сердечную боль. Но он скоро забывал не только их лица, но и имена. И только Марфа как будто все время находилась рядом. Было время, когда ему казалось, что одна черноокая зазноба способна заслонить образ Марфы. Сколько счастливых ночей провел он с красавицей в походных шатрах, в боярских теремах. Возил князь ее повсюду с собой, как добрый хозяин, который держит под рукой нужную вещь. Возможно, и сейчас она была бы рядом, не полюбись ей смазливый боярский сын. Повелел привязать Василий Васильевич свою любаву и боярского сына в дремучей чаще к дереву и уехал, позабыв о них совсем.

И чем горше были воспоминания об этой давней любви, тем отчетливее вставал перед ним образ Марфы. Видно, Богу было так угодно, чтобы жили они в разлуке. И тот его сын, рожденный в грехе, возможно, стал бы его наследником. Но схватили его злые люди, бросили сироту в монастырь. И каждый монах может дать послушнику затрещину, не ведая, что течет в мальчике великокняжеская кровь.

Марфа оставалась желанной до сих пор. И эта страсть походила на болезнь, которую невозможно вытравить ни чертополохом, ни наговором старой знахарки. Увидал ее, и будто не было разлуки длиной в три года, словно этот день стал продолжением той первой ночи. Василий и сейчас помнил глаза боярышни и вновь услышал ласковые слова, сказанные шепотом: «Любимый мой, желанный, единственный…»

Помнит ли все это боярышня? Князь посмотрел на Марфу: ее взгляд, полный невысказанной тоски, сказал князю: «Помню все, Василий Васильевич, помню, тоскую…»

— Отвернись, государь, — попросила монахиня.

Василий отвернулся и через узкое оконце увидел двор, разглядел одинокую фигуру монахини, охраняющей его краденое счастье. Счастье было в этой келье: зыбкое, мерцающее и очень слабое, как огонь свечи, который можно загасить даже легким дыханием. Видно, оттого Василий перестал дышать.