Евгений Сухов - Княжий удел

— Есть ли святые на стенах? — спрашивал Василий.

— Есть, государь, — отвечал Прохор. — С укором смотрят, словно могут проникнуть в тайные помыслы.

Василий поежился от суеверного ужаса. А может, уже проникли взгляды святых в его грешную душу? Станет на одного Окаянного больше. Василий Окаянный. Каково!

Князь вспомнил, что Дмитрий сам посещал церковь Бориса и Глеба. Был он здесь и перед тем, как ослепить своего брата. И Василий все больше ощущал на душе тяжесть греха, который прижимал его к полу, заставляя подолгу простаивать в молитвах. Ослепил Дмитрий брата, но жизни лишить не посмел. А сам ты пожелал взвалить на себя этот грех, не придавил бы он! И Василий все неустаннее молился о спасении души.

— Братья как нарисованы? — спрашивал Василий.

— В доспехах парадных и плащах красных, — отвечал Прохор. — Свет на лица падает, и видно, что они печальны, будто знают свою участь.

— Эх, если бы я мог видеть лица святых, — сокрушался Василий, — может, они и посоветовали бы мне что-нибудь. Но я не могу поступить по-другому, рушится единое, нищает Русь.

— Как же ты видишь, князь?

— Совсем не обязательно быть зрячим, чтобы видеть это.

Нужно немедленно послать гонца, чтобы он отменил приказ убить Дмитрия. От этой мысли Василию вдруг сделалось легко. Наконец он сумел сбросить груз, который так давил его. Князь уже поднялся с колен, хотел позвать боярина, но услышал, что двери церкви распахнулись, и раздался взволнованный голос Прохора:

— Государь, князь великий! Гонец из Новгорода Великого прибыл! Тебя видеть хочет!

— Зови! — приказал Василий. Князь услышал приближающиеся шаги. — Говори, гонец, кто таков и с чем прибыл!

— Подьячий я, Василий Беда… Государь, князь Дмитрий Юрьевич Шемяка умер насильственной смертью в Новгороде Великом и положен в Юрьевом монастыре.

Вот оно как! Не успел, стало быть. А не страшно ли эту весть услышать в церкви Бориса и Глеба, убиенных своим братом? Видно, дрогнули в эту минуту лики святых. Но Василий был слеп.

— Подьячий, говоришь? Василий Беда?

— Как есть, батюшка князь, Василий Беда.

— Тезки мы с тобой. Я тоже Василий… Знаешь ли ты, подьячий Василий Беда, о том, что принес мне… беду? — сокрушался великий князь.

— Знаю, великий князь Московский.

Теперь Василий Васильевич остался один. Все ушли! Потихонечку, один за другим. Сначала умер Юрий Дмитриевич, потом Васька Косой, не стало всесильного Улу-Мухаммеда, а вот теперь сгинул Дмитрий Шемяка.

Ушли! Все!

Хотя казалось, каждому из них не будет сноса. Каким исполином казался Улу-Мухаммед, но и его не стало. А Василий Васильевич выжил, подобно скрипучему дереву, которое только гнется на сильном ветру, но не ломается. С кем же теперь воевать? Засунуть бы черные полотнища на самое дно сундуков, и пусть моль их изничтожит.

— Не боишься, что гнев свой против тебя обращу? Ведь Дмитрий мне братом был. Хоть и сделали мы друг другу немало зла, но родная кровь, она крепко держит. Что в Новгороде Великом говорят про смерть Дмитрия?

— Говорят, отравил его повар, которого прежде звали Поганкой.

— Знаю я повара Поганку… Хорошо, ступай, Василий. Был ты подьячим, теперь дьяком станешь при московском государе. В думе сидеть будешь.

Государь допустил дьяка к руке, и, поцеловав обрубки пальцев князя, Беда поблагодарил:

— Спасибо, государь.

— На воздух хочу, — приказал Василий Васильевич. — Душно мне здесь.

Бояре осторожно, предупреждая каждый неверный шаг великого московского князя, повели к выходу. У дверей Василий остановился, повернулся лицом к образам и низко поклонился.

Утро встретило Василия Васильевича хмуро: мелким дождем и хлесткими порывами ветра. Трава в угодливом поклоне склонялась к ногам великого князя, а он шел неторопливо, вжимая ногами в грязь разноцветные бутоны. С деревьев ветер стряхнул капли дождя, которые посыпались на Василия крупными жемчужинами. Дождь омыл бороду и лицо великого князя. Подошел Прошка Пришелец, накинул на плечи Василия меховую накидку, а рында подвел колымагу, которая, скрипя, ткнулась в грязную лужу да и замерла перед государем.

— Может, желаешь чего, государь? — ласково спросил Прошка.

Василий Васильевич задумался.

— Желаю ли я чего-нибудь? — И вдруг понял, что желаний у него больше нет. Все его мечты сводились к одному — удержаться на московском столе. Они пропали вместе со смертью Дмитрия Юрьевича. Да и не желания и не мечты это были — жизнь! — Ничего мне больше не надо. Пускай возница к Москве гонит, да поскорее!