Дороти Иден - Тайна Иерихонской розы

— Вы очень молоды, мисс Стюарт, и так рано остались совершенно одна, — в ее глазах я прочла теплое дружелюбие. — Вы, помнится, писали, что ваш отец был вашим единственным родственником.

— Да, мэм. Но я вполне самостоятельна, несмотря на мой молодой возраст. Мой отец считал, что я должна стать независимой личностью и научиться принимать самостоятельные решения.

Тень улыбки промелькнула у нее на губах.

— Я бы не отказалась встретиться с вашим отцом.

— Он был очень необычным человеком.

— Я уверена, что так оно и было. Вы нам очень понравились. Джон… — она повернулась к сыну.

Мистер Джон встрепенулся.

— Да. Мисс Стюарт, мой сын Пити.

Я только теперь его заметила. Какой он, действительно, был бедняжка! Он выглядел настолько маленьким и ранимым, что напоминал о молодом побеге на дереве, которому не хватает соков. В его детских светло-карих глазках сквозила такая утомленность, которая подошла бы его бабушке. Он выглядел настолько несчастным, что это немедленно разбудило во мне сочувствие. Его лицо было в веснушках, а волосы можно было бы назвать русыми, если бы не несколько непослушных светлых прядей.

— Как поживаешь, Пити? Я надеюсь, мы станем хорошими друзьями.

Пити явно было неудобно. Его глаза метнулись к тете Коррин, потом снова в свою тарелку, и он как-то приуныл. Я не просто почувствовала, а вдруг точно поняла: что он совсем не рад, что я приехала и собираюсь остаться.

Эмиль Дьюхаут нарушил молчание и настоял, чтобы я попробовала консоли. Он весело улыбнулся.

— Вы ни за что не заполучите Клэппи в друзья, если не попробуете. Такие блюда — это ее гордость, и если что-то в тарелках остается — она смертельно обижается.

Я попробовала горячий говяжий бульон, и нашла его необычным, но приятным, как, впрочем, и остальные блюда. Но все равно я не смогла отдать им должное из-за разговора, который услышала сегодня и реакции Пити. Мистер Джон мог в любую минуту положить вилку и спокойно сообщить мне, что увольняет меня. Но вот подали апельсиновый пирог с белым соусом и убрали тарелки, а он все еще ничего не сказал. «По крайней мере, — думала я, немного успокоившись, — он не будет слишком груб».

Только я отложила ложку и поднесла салфетку к губам — маленькая полная женщина в зеленовато-желтом платье вошла в комнату, шурша юбками, и села за стол. Две бледно-голубые точки глаз были первым, что привлекало внимание на ее лице; ее маленькие сжатые губы не выделялись и отступали куда-то на второй план, в один ряд с ее маленьким выступающим подбородком.

— Ну, мама, тебе уже легче? — голосу Коррин явно не хватало заботы. — Тебе, в самом деле, не следовало спускаться. Полли отнесла бы тебе поднос.

Вошла Клэппи, и вновь пришедшая повернулась к ней.

— Только чашку чая, Клэппи, крепкого, и положи туда лимон, — она повернулась к дочери. — Мне уже легче. И не хотелось оставаться наверху, когда все собрались внизу.

— Конечно. Ну, поскольку ты здесь, — в голосе Коррин послышались нотки нетерпения, — мисс Стюарт, это моя мать, миссис Беатрис Матеи.

Я взглянула на это дряблое лицо, маленькие глазки и седеющие волосы и не смогла найти никакого сходства между матерью и дочерью.

— Добро пожаловать в Уайт-Холл, мисс Стюарт, — ее глаза меня пристально изучали. — Вы выглядите умной молодой девушкой, и вам понадобятся силы, пока вы находитесь здесь.

— Мама, если что-то тебя беспокоит, мы можем обсудить это позже. Это первый вечер мисс Стюарт в этом доме. Я уверена, мы все хотим, чтобы он прошел приятно, не так ли? — это была просто неприкрытая банальность.

Мистер Эмиль накрыл руку жены своей.

— Хватит, дорогая, прекрати играть в злую дочку. Это тебе не идет, — он отложил салфетку, встал и посмотрел на нее. — Пойдем, сыграем в шахматы. И, пожалуйста, улыбнись…

Мистер Джон тоже встал, оттолкнув стул, как будто он устал от всех нас.

— Мисс Стюарт, — его голос был почти резким, — теперь я хотел бы побеседовать с вами.

Немного взволнованная, но решительная, я сняла руки с колен, встала и поспешила за ним.

Мы прошли через холл, где горели две лампы, и вошли в средних размеров комнату. Он зажег лампу на столе. Вероятно, здесь он работал, и, скорее всего, эта комната использовалась как библиотека.

Он закрыл дверь, в то время как я рассматривала стены — портреты бородатых мужчин в темных костюмах, женщин в неестественных сдержанных позах и с несчастливым выражением на лицах. Все стены, кроме одной, были уставлены темными блестящими книжными шкафами; запах стареющей телячьей кожи переплетов был хорошо знаком мне. Оставшаяся стена, которую я сейчас рассматривала, была почти целиком занята неимоверных размеров камином, который вряд ли использовался, хотя должно быть долго уже здесь находился. В центре комнаты стоял дубовый письменный стол с удобным черным креслом за ним. Напротив него расположились три жестких стула — два были обтянуты зеленым бархатом, а один — нежно-коричневым.