Роберт ван Гулик: Тайна нефритовой доски (Убийство в цветочной лодке)

Почему же ты, о ужасная тень, настаиваешь на продолжении моих предсмертных мучений, ты, носящая кроткое имя цветка? Почему ты хочешь разорвать мое сердце на кусочки, заставляя губить душу моей дочери? Она не совершала никаких преступлений, она никогда не знала… Да, я слышу тебя, мой ужас, представший в женском обличье, – ты говоришь, что я должен записать все – чтоб она узнала…

Рассказать ей, как Небеса отказали мне в быстрой, мною самим избранной кончине, и приговорили к медленной агонии в твоих жестоких руках.

Да, я поведаю дочери обо всем. О том, как я встретил тебя на берегу озера, о той старой истории, которую ты мне рассказала. Но, клянусь – если есть Небеса над нами – моя дочь дарует прощение мне, предателю и убийце! Меня она простит, уверяю, – но не простит тебя. Потому что ты есть только ненависть, воплощенная ненависть, и ты исчезнешь вместе со мною, умрешь навсегда.

Нет, не толкай теперь меня под руку, ты сказала: «Пиши», и я буду писать непременно. Может быть, за это Небеса пощадят меня… да и тебя тоже. Впрочем – уже слишком поздно, – я понял, чем ты являешься на самом деле, и я знаю, что ты никогда не приходишь без приглашения. Ты облюбовываешь и пытаешь до смерти только тех, кто сам вызвал тебя к жизни чередой своих темных дел.

Одно из которых и совершилось в тот раз.

Суд направил меня в Хань-юань расследовать запутанное дело о присвоении уездной казны; подозревали, что в этом были замешаны местные власти.

Ты должна помнить, что весна в тот год была ранняя. В теплом воздухе было растворено обещание чегото прекрасного; в своем безрассудно-размягченном состоянии я даже подумывал о том, чтобы взять с собою в поездку дочь. Но это благодушное настроение вскоре прошло, и я взял вместо нее свою самую молодую наложницу, по имени Хризантема.

Таким способом я надеялся восстановить мир в своей измученной душе, потому что Хризантема была некогда очень дорога мне. Когда же я прибыл в Хань-юань, то я тотчас же понял, что это была пустая надежда. Та, которую я оставил за своею спиной, еще сильнее овладела мной, и я даже не мог заставить себя дотронуться до тонкой, нежной руки Хризантемы.

Я предпринял отчаянные усилия, стремясь поскорее распутать порученное мне дело, дабы забыться в работе. Я сумел раскрыть его за неделю. Преступником оказался столичный служащий, он сознался сам.

Последним вечером моего пребывания в Хань-юане местные власти в знак своей благодарности дали отличный обед в мою честь в живописном Квартале Ив, прославленном своими танцовщицами и певичками. Власти уезда были щедры в изъявлениях своей благодарности и восхищения тем, с какой быстротой я распутал досадный случай. Они говорили, что весьма сожалеют о том, что не могут мне показать, как танцует Цветок Миндаля – самая красивая и образованная танцовщица квартала.

К сожалению, эта девушка, названная в честь знаменитой красавицы прошлых лет, куда-то исчезла накануне, исчезла совершенно необъяснимо. Если бы я только мог задержаться в городе еще на несколько дней, – не скрывая сожаления, говорили они, – я бы смог разгадать и этот таинственный случай.

Их лесть была приятна мне, и я выпил за столом несколько больше обычного. Когда поздней ночью я вернулся в роскошную гостиницу, в свои покои, предоставленные мне городским начальством, я пребывал в отличном настроении. Все будет прекрасно, – думалось мне, – я смогу развеять наваждение.

Хризантема ждала меня, она надела красивое платье персикового цвета, которое восхитительно облегало ее молодую фигуру. Она смотрела на меня своими чудесными глазками, и я уже собирался обнять ее, как вдруг – другая, заклятая, встала передо мной, и я не смог прикоснуться к Хризантеме.

Сильная дрожь сотрясла мое тело. Бормоча неловкие оправдания, я выбежал в сад. Я чувствовал, что задыхаюсь, – мне хотелось больше воздуха. Но в саду было душно и жарко, и я отправился к озеру.

На цыпочках прокрался я мимо дремлющего привратника и вышел на пустынную улицу. Добравшись до озера, я долго смотрел на спокойную воду, а сердце мое погрузилось в глубокую пучину отчаяния.

Какая мне польза от моего тщательно разработанного плана? Как смогу я править людьми, если сам – не человек? Наконец я понял, что существует один-единственный выход.

Как только я принял решение, душа моя успокоилась. Я ослабил завязки своего пурпурного одеяния и сдвинул высокую черную шапку с вспотевшего лба. Неторопливо прогуливаясь вдоль озера, я искал то место на берегу, где смог бы выполнить свое намерение. Кажется, я даже мурлыкал себе под нос какую-то песенку.